Случалось ли вам ругаться? Вот по-настоящему – с криком, ненавистью, слезами и затаённой обидой на долгие годы? Случалось ли вам ругаться с самыми близкими на свете людьми? Было? А может быть, до сих пор есть?
Как же стыдно в этом признаваться не то что другим – хотя бы самому себе суметь сказать это, смело глядя в свое отражение. Когда между родственниками есть обида – хочется закрыть глаза. Убежать. Хочется научиться ничего не чувствовать. Вот тогда-то ты и начинаешь делать вид, что ничего особенного не происходит. Врёшь себе, что эта заноза в твоём сердце - лишь на время, что совсем скоро всё само «разгладится» и снова «будет, как раньше». Увы, не будет! Я проверила…
Открываются двери лифта. Выхожу. На этаже сидит мама. Нет, она не меня встречает, она просто здесь сидит, смотрит в окно, курит. Я молча прохожу мимо. Иду так, как будто мамы нет. Впрочем, мама тоже молчит. И я для неё – лишь шум захлопнувшихся дверей лифта…
Как долго можно носить в себе обиду? День, два, год?
Сколько миллиметров своего сердца я готова добровольно отдать червям?! С каждым прожитым днём их становится всё больше и больше. Стиснув зубы, я научилась терпеть эту пронзающую боль. Обида точит изнутри. Каждый день промедления – это живой кусочек сердца, который я с гордостью меняю на тлю. Если я так и не смогу остановиться – моё сердце покроется сажей…
Сколько времени у меня есть? Как долго я могу откладывать перемирие «на потом»? Хочется, чтобы как в кино: когда главный герой, попадая в экстремальную ситуацию, вдруг оказывается на смертном одре, вот тогда-то к нему и приходят родственники, все наконец-то просят друг у друга прощения и отпускают человека с миром. Какая дерзость и глупость – надеяться, что у меня будет именно так, что «всё ещё успеется», и проблемы сами собой разрешатся. Нужно только подождать…
В разгаре рабочего дня я выхожу из метро. Центр города. Распихивая друг друга локтями, люди спешат по важным делам. Тротуар настолько узкий, что создаётся впечатление, будто не только дороги мало, но и воздуха на всех не хватает… А если вдруг кто-то замешкался или идёт уж слишком медленно, задерживая общий поток – ему тут же зашипят в спину: «подвиньтесь!»
Прокручиваю всё это в голове, иду, стараясь не терять темп. И вдруг упираюсь в чью-то спину. А перед ней ещё одна и ещё. Люди буквально врезаются друг в друга. Странно, что никто при этом не возмущается… В воздухе повисла тишина. Я с трудом выбираюсь из этих человеческих тисков, иду маленькими шажками в сторону автомобилей, кажется, там свободнее. Шаг за шагом, ещё одни маленький рывок, и вдруг я тоже резко останавливаюсь, как вкопанная. На тротуаре, у моих ног, лежит девушка. Молодая, красивая, но уже не живая. И это сразу понятно. Я с ужасом рассматриваю её нарядное платье и красивые локоны, невинно разбросанные на асфальте. Как же так?! Как же так! Знать бы наперёд, сколько у каждого из нас осталось времени… Неожиданный удар в спину выводит меня из ступора. Это снова кто-то торопится на работу. Дорога очень узкая. Я молча ускоряю шаг, ухожу… Впервые за долгое время я действительно тороплюсь домой. Мчусь сквозь толпу и обещаю себе, что сегодня я обязательно помирюсь. Обязательно. Но как только я переступаю порог дома, вдруг понимаю, что сегодня – не самый подходящий момент… и откладываю перемирие на другой раз. И так изо дня в день, из года в год. Я потрясена тем, сколько сил нужно для того, чтобы сказать одно простое слово – «прости». Для этого нужно мужество!
Как же понять, что подходящий момент для перемирия наконец-то настал? И может ли что-то гарантировать мне прощение? Однажды я всё-таки собрала свою волю в кулак, я заставила себя подойти к маме, я растоптала свою гордыню и просто сказала: «Давай поговорим». Мы снова с ней вдвоём на этаже. Молчим. Ожидание становится настолько мучительным, что хочется провалиться сквозь землю. Боясь нарушить тишину, я напряжённо жду ответ. Он вдруг оглушает меня, как пощёчина: «Нам не о чем с тобой говорить». Сказав это, мама отворачивается к окну. Я вдруг ощущаю, как вспыхнули мои щёки, я хочу что-то ответить, но не могу – обида душит меня. Я молчу и чувствую, как по лицу медленно сползают солёные ручейки. Только грохот захлопнувшихся дверей лифта напоминает мне, что пора идти домой. Я ведь так торопилась….
Это и есть та самая граница, за которой – пропасть. Я больше не хочу карабкаться в гору, я устала, я хочу опустить руки и, ни о чём не думая, соскользнуть вниз. Это легче. С этого момента я могу официально считать себя пострадавшей, обиженной. Имею право затаить злобу и сказать себе: «Я к вам всей душой, а вы – «нам больше не о чем разговаривать» - ах, так, ну и до свидания!» Право-то имею, да вот только легче от этого не станет. Совесть почему-то не приобщает к делу такие материалы. Формальное делопроизводство не избавит мою душу от боли… Годы будут идти. Пропасть между нами будет становиться всё больше и больше, и так до тех пор, пока однажды мы не обнаружим, что стали друг другу чужими людьми…
Как дорого стоит мир! Чтобы его вернуть, надо ли подходить к человеку второй, третий и пятый раз? Надо!!! Да вот только сделать это не так просто, как кажется. После первого отказа внутри меня включился предохранитель. Он больше не позволит мне снова пережить то страшное унижение и обиду. Зачем идти второй раз, если тебе уже сказали всё, что о тебе думают! И ещё второй раз подходить гораздо страшнее, чем первый – потому что удар по щеке уже получен, способен ли кто-то сегодня в современном мире добровольно подставить вторую щёку, даже если удар по ней будет наносить мама?
Ненавижу закрытые двери. Они говорят мне лишь о том, что меня здесь не ждут. Ненавижу, когда хочешь зайти, а ключа – нет. Когда стучишь – а тебя не слышат. Каждый раз, выходя из лифта, я чувствую, как сжимается моё сердце. Даже если на этаже действительно никого нет, я всё равно слышу, как плачет моя душа, и если однажды я перестану слышать этот отчаянный крик – значит сердце моё уничтожила тля…
Не помню, какой это был день недели. Даже не помню, откуда именно я приехала. Выхожу из лифта – мама всё на том же месте, я хотела было прошмыгнуть, по-быстрому, да зачем-то на ходу повернула голову в сторону окна. Мама в этот момент тоже случайно повернулась, и когда взгляды наши встретились, я вдруг отчётливо поняла – пора! Я медленно пошла ей на встречу, сама не веря в это, уже без приглашения сажусь рядом. Что сейчас будет? Помиримся ли? Столько сомнений и среди них лишь одна явная уверенность: если струсишь, то снова упустишь свой шанс ещё на несколько лет, не допусти такой глупости. «Мам, прости меня, пожалуйста. Прости!» Мама молчит, но я не сдаюсь, для меня не имеет значения, ЧТО ответит мама, я вдруг поняла, что могу просто поделиться с ней тем, что надрывало мою душу. И не важно, чем закончится этот монолог. Предохранитель давно сгорел. Я рассказала маме, как тяжело мне было всё это время без неё. Что эта ссора, как пробоина в сердце, через которую безвозвратно утекают силы. Что я живу в постоянном напряжении, ощущая себя неполноценным человеком, что только перемирие сможет остановить этот ад. Я знаю, что была не права, знаю, что поступили плохо, но, пожалуйста, прости. Замолчала. И только сейчас нашла в себе силы посмотреть маме в глаза, я даже хотела ещё что-то для уверенности добавить, но осеклась… Оказывается пока я говорила, всё это время из маминых глаз лились слёзы… Она медленно и очень тихо начала отвечать мне, очень осторожно подбирая слова. Я слушала её, боясь потерять хотя бы одно слово, и в тот же момент я ощущала, что каждое из них пронзает моё сердце насквозь. Это был очень честный и неприятный разговор. Я думала, что во время этой долгой войны я защищалась, а оказалось, что я безнаказанно бомбила мирное население. Несколько лет… Не знаю, сможем ли мы залечить эти раны… Это будет мне уроком. Пока я жалела себя, вела судебные тяжбы со своей совестью, оказывается, мамино сердце всё это время болело и ни на секунду не забывало обо мне…
Не читайте, пожалуйста, дальше. Остановитесь на секундочку. Помолчите о своём. Не спешите.
Случалось ли вам ругаться с самыми близкими на свете людьми? Было? А может быть, и до сих пор есть?
Мне очень дороги слова отца Антония Сурожского. Хочу поделиться с вами. А вы помолчите над ними, пожалуйста. Подумайте о своём…
«Если бы кто-либо из нас вдруг узнал, что через несколько мгновений сидящий около него человек будет лежать мертвым - как бы он о нем эти последние мгновения заботился; как бы он следил, чтобы не отравить его душу гнилым словом, не омрачить его ум темной мыслью, не поколебать его волю, направленную к жизни, а не к смерти вечной! Как бы мы относились друг ко другу, если бы сознавали, что слово, которое я сейчас произношу, может быть моим последним словом, и действие, которое я сейчас совершаю, может быть моим последним действием: в чем застану, в том и сужу..." (Митрополит Сурожский Антоний)