Рождественская повесть Диккенса, «Сделка с призраком» - об одном учёном, которого тревожат различные горести и неудачи. Некий призрак предлагает ему забыть всё плохое и все прежние обиды, и учёный принимает такое предложение. Однако он забывает и о том, что сам способен совершать зло, — и он начинает огорчать своих близких. Он забывает не только свою пережитую боль, но и то, как ему было больно, а потому не думает и о том, что больно может быть и другим. В конце концов он понимает, что воспоминания о нашей прошлой боли остаются с нами, чтобы мы научились прощать. И в этом та важная роль, которую Христос доверяет нашей памяти о том, как нас обижали — чтобы мы простили обидчиков и сами никогда не совершали над другими то зло, которое, как мы помним, было некогда совершено по отношению к нам.
В конце повести память о боли возвращается к учёному, но теперь он воспринимает её не как страдание, но как благословение, не позволяющее ему вредить другим.
– Вы человек ученый, а я ничему не училась, – сказала Милли. – Вы весь свой век все думаете, а я думать не привыкла. Но можно я вам скажу, почему мне кажется, что хорошо нам помнить обиды, которые мы потерпели от людей?
– Скажите.
– Потому что мы можем прощать их.
– Милосердный Боже! – молвил Редлоу, поднимая глаза к небу. – Прости мне, что я отверг Твой великий дар, который роднит смертных с Тобою!
Диккенс гениально открывает, что память о зле дана нам затем, чтобы мы всегда творили добро.
«Рождество – это пора, когда громче, нежели в любое иное время года, говорит в нас память обо всех горестях, обидах и страданиях в окружающем нас мире, которым можно помочь, и, так же, как и все, что мы сами испытали на своем веку, побуждает нас делать добро».
При жизни Диккенса много ругали критики. Обвиняли и в трафаретности героев, и в нежизненности ситуаций, и в отсутствии мыслей, и в том, что он вызывает у читателей слёзы, упорно не желая видеть в слезах способ очищения читательской души. Теперь имена всех этих критиков известны только немногим учёным, а Диккенс всё так же возмущает тех, кто одержим страстью. Мудрый Честертон писал, что «несчастные и невесёлые люди не могут читать его без раздражения».
Когда Диккенс читал «Колокола» друзьям — они плакали. Нужно быть созвучным доброте, чтобы понимать Диккенса.
Диккенс хотел сделать Рождество днём, когда люди обращаются к милосердию, как к единственно верному образу жизни. А путём к милосердному сердцу по Диккенсу являются слёзы очищения, которые он и хотел вызвать своими рождественскими сказками.
К Рождественской теме у Диккенса современный человек не приступает случайно. Он должен быть к ней готов. Впрочем, и всё высокое в этом мире требует подготовки. Помню, как один мой друг жаловался, что чувствует себя среди молодых сверстников белой вороной, потому что не пьёт и во всём пытается отыскать более глубокий смысл. Потом он встретил Христа и стал миссионером, но этому предшествовала готовность души, а такое никогда не даётся сразу.
Для меня Рождество всегда было любимым праздником, некой сказкой наяву, и первым храмом в моей жизни был храм Рождества Христова. Уже потом я много удивлялся мудрости Неба, приведшего меня именно сюда – ведь Рождество со времён Викторианской Англии и Диккенса означает ещё и радость о собственном доме. А поскольку в моей юности мой дом был очень далёк от окна в рай, то всю эту сказку и красоту домашнего уюта я находил в Рождестве.
А попал я в этот храм необычным образом. В то время у меня было много вопросов к мирозданию, и я понимал, что больше всего хочу получить ответы у очевидцев сокровенной сути. Это было время, когда церковное книгопечатание только зарождалось после развала СССР, и потому серьёзной и глубокой литературы было не достать. И мне попросту неоткуда было узнать о красоте церковной мысли, об охвате и разрешении философских, культурологических, филологических и исторических вопросов в свете небесной мудрости. Люди, ходившие вместе со мной в храмы, во всяком случае таких ответов не знали и даже вопросов не задавали.
И вот как-то раз моя мама, выполняя некое поручение на своей работе, зашла в храм поставить свечку перед ответственным делом. Она увидела священника, который что-то рассказывал некой женщине. Мама прислушалась и с удивлением отметила, что ответы священника глубоки. Её удивило звучащее в этих ответах знание иного мира и способность посмотреть на земные проблемы именно с неба.
Как я потом пойму, именно так и святые отцы прежних веков находили ответы на новые вопросы, которые ставила перед ними история. А именно – ощущали вечность в себе и потому могли каждый раз дать оценку вопросам времени, исходя из своего ощущения вечности.
А потом оказалось, что этот священник – такая редкость – был всего один из трёх в огромной епархии, кто умел и хотел работать с молодёжью. И в его храме всегда было много студентов. А студенты, конечно, спрашивали и искали ответов.
Спустя много лет думая обо всём пережитом, я удивляюсь, что христианство обладает колоссальным сокровищем осмысления бытия в Духе, хотя это сокровище редко кому нужно среди людей церкви. Но зато, если уж встречаешь такого живущего Евангелием и мировой красотой человека, то всегда поражаешься, что даже всего одного его бывает достаточно, чтобы на земле ещё раз зажегся свет.
Я увидел сколько правды в словах, которые в «Трёх мушкетёрах» произносит Атос. «Мы счастливы, потому, что мы вместе. Это очень много, дорогой Д`Артаньян, может быть, это дороже всего, что есть на свете».
Но, вместе с тем, я увидел, что далеко не в каждом ходящем в храм человеке христианство расцветает в красоту. Часто люди останавливаются на уровне формы, они научились выполнять ритуал и обряд, но личной встречи не произошло, и потому им нечего передать. А, между тем, ещё А. Шмеман писал, что «Больше всего нужно нашему холодному веку живое слово о живой вере. Не просто знания, а живой опыт». Ведь христианин – это тот, кому стоит только пройти по городу, и все вокруг ещё неделю будут говорить об этом. Настолько глубоко и его лицо, и его понимание жизни. И это понимание рождается только от обретаемой и переживаемой вечности, а потому не может быть вычитано в книгах, разве только как уже свершившийся факт. Христианство и высокое искусство помогают не только смотреть на мир, но и прозревать его до глубин, на которых действует Бог. Хотя такое понимание возможно лишь по мере духовного опыта, который уже есть у человека.
По этому поводу есть удивительная история из книги В. Цветова «Пятнадцатый камень сада Рёандзи». Большой японский банк. Президент банка — японец, а вице президенты — американцы. Автор книги берёт интервью вначале у американцев. Первый вопрос: «Как к вам относится президент?». Они отвечают: «Он позволяет нам самостоятельно принимать решения, лоялен и высоко оценивает наш труд». «А что в действиях японского президента вы хотели бы изменить?». Их ответ: «Он не знает цели, к которой нужно стремиться».
Потом автор берёт интервью у того же президента. Первый вопрос: «Как вы оцениваете работу ваших американцев?» Ответ: «Они умны, грамотны и не боятся принимать решения».
Второй вопрос: «А чтобы в их деятельности вы хотели бы изменить?» Японец отвечает: «Они никак не поймут цели, к которой надо стремиться»…
И обретению подлинности помогает прикосновение ко всему, что живо. Ведь лишь живое способно пробуждать души к жизни. Такова и великая литература, которая ведёт человека к небу не сюжетом, но звучащей с её страниц благодатью. Это то, о чём Клайв Льюис писал, что «Блаженство не в книге, не в музыке – оно только виднеется сквозь музыку и книгу как весть из дальней страны».
В этом контексте приведу цитату из американского фантаста Рэя Брэдбери:
«Нет, нет, книги не выложат вам сразу всё, чего вам хочется. Ищите это сами всюду, где можно, — в старых граммофонных пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях. Ищите это в окружающей вас природе, в самом себе. Книги — только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое».
Этими словами Брэдбери пытался передать возможность созвучия сердца Духа Святому, когда ты, вобрав в себя опыт всех предыдущих эпох, поступаешь в своей жизни единственно верным образом.
Ведь никто другой, даже святые отцы, не проживёт за нас нашу жизнь. Но все лучшие люди земли могут передать нам драгоценный опыт постижения сути и жизни в русле того высокого, что тебе удалось постигнуть и чему приобщиться.
Современным православным нередко свойственна боязнь культуры.
Помню, как однажды я говорил с неким знакомым, который ругал сказку «Золушка», считая, что фея крёстная из сказки — это ведьма. «Ведь фей не бывает, - рассуждал он, - а бывают ведьмы. Значит — она не фея, а ведьма».
А, между тем, ещё Толкиен писал, что в сказке возможно созидающее и доброе волшебство, которое направлено не на власть и владение, но является некой народной метафорой умножающего красоту творчества, способности людей светло преобразовывать окружающий мир.
Кроме того, фейри (волшебные существа), пришли к нам из Ирландской мифологии, и давно уже стали не предметом веры, но персонажами фольклора, где живут не по законам языческой религии, но по закону легенды и сказочного жанра.
Но мой товарищ, будучи малообразованным, считал, что лучше вообще отказаться от сказок, если они не укладываются в его упрощённое видение мира.
Сами же святые отцы никогда не чурались культуры, видя в ней отблески небесного света. Поэтому церковь знает и святых поэтов, и писателей, и философов, и музыкантов.
Например, святой Григорий Богослов говорил, что дело монаха — молиться, читать классику и писать стихи. Святые Амвросий Миланский, Коламба Шотландский, Кедмон Уитбийский и Илья Чавчавадзе были поэтами. Феофан Затворник взял с собой в затвор мировую классику, музыкальные инструменты и приспособления для научных занятий, считая, что он отгораживается затвором лишь от совокупности ложных людских отношений, но не от всей той красоты мира Божьего, которую так блаженно постигать и познавать.
Все они умели видеть богословие не только в текстах древних книг, но в шелесте листвы, красоте деревьев и цветов, тени гор и формах облаков. Потому что богословием для них была благодать Господня, проницающая мир и зовущая человека познавать, ликовать, хвалить и постоянно умножать красоту в себе и вокруг себя. Святые отцы ощущали, как Бог лучится в бытии и во всей красоте, а потому они жили Христом каждую минуты своей жизни, а не только тогда, когда находились на службе в храме. Они знали, что церковь существует в мире ещё и как закваска, как суть, которая должна распространить себя на все стороны человеческой жизни, сделать нашу жизнь продолжением евангелия, созвучием Богу, общей жизнью с Троицей. Потому они могли делать всякое дело: изучать культуру Японии, переводить старинные ассирийские надписи, постигать особенности фонетики древнеанглийского, учить детей, вырезать кораблик из дерева или писать симфонию – но во всём этом жила их устремлённость к небу, а потому и в каждом их деле присутствовал Бог, становясь подлинным содержанием дела и жизни, для которого подвижники каждый раз находили новые прекрасные формы выражения.
В мировой культуре христианин берёт всё то, что созвучно христианству, что рождено благодатью, в чём мы явно чувствуем христианство, хотя там ничего и не сказано о вере в Бога.
Тот факт, что каждый человек несёт в себе образ Божий, говорит о том, что этот образ проявляет себя в мысли не только тех, кто прямо принадлежит церкви. Всё, что в мире божественно прекрасно — от Бога, даже если автор никогда не задумывался об источнике своего дара.
У Бога всё всегда бывает вовремя и на своём месте. А наша жизнь, если мы внимательны к ней, постоянно даёт нам возможность дарить себя и своё, без чего невозможна радость.
Рождественским постом я прочитал прекрасную Рождественскую повесть Чарльза Диккенса «Колокола». Её сюжет таков. Бедный рассыльный Тоби Вэк узнаёт от двадцатилетней умницы дочери по имени Мэг, что на следующий день, в самый новый год, она обвенчается со своим женихом Ричардом, старательным и верным доброте парнем. Но Тоби не может до конца разделить радость любимой дочери, потому что как раз перед этим он прочёл в газете какую-то статью, где говорилось, что бедняки только мешают прогрессу и просвещению, и потому их следует упразднить. Статья произвела на доверчивого рассыльного такое же впечатление, которое производят на современных людей ужасы и сплетни, услышанные ими по телевизору.
Неожиданно к Тоби, его дочери и жениху подходит некий богач и от скуки пугает их разными угнетающими мыслями. Ричарду он говорит, что Мэг однажды состарится, а он останется жить со старухой. Мэг он пугает, что та, будучи бедной, не сможет прокормить своих будущих детей, да и муж может начать изменять ей. Тоби с ужасом слушает всё это и уходит на колокольню, где его встречают духи колоколов и обвиняют в том, что он не умеет доверяться красоте, которую Господь вложил в сердца любимых им людей. После духи открывают Тоби, к чему приводит усвоенная Мэг и Ричардом злая мысль, сказанная им богачом. В течение девяти лет они оба погибают, не узнав ни минуты семейного счастья. Всего одна злая мысль, вкравшись им в сердце, полностью разрушает их жизни. И когда Тоби в ужасе плачет, он вдруг просыпается в своей постели. И, оказывается, что всё это грозное видение было для него лишь предостережением, а на самом деле мудрые дочь и её жених не вняли тому, что в аскетике зовётся «хульным помыслом», и вовсю готовятся к свадьбе, которая состоится через несколько часов. Счастливый Тоби обнимает и целует всех родных и гостей, и никто не может понять до конца, отчего он так запредельно и рождественски счастлив.
Диккенс, один из немногих, кто коснулся в литературе темы верной мысли, которая способна всю жизнь человека повернуть в правильном направлении. Как и злая мысль способна всё разрушить. Тут можно вспомнить классическую икону Рождества, где Иосиф Обручник сидит рядом с неким злобным стариком — воплощённой плохой мыслью, - и эта мысль мучает и угнетает его, говоря, что его брак разрушен, и он обманут. А Иосиф с трагичным доверием тянется к злобной мысли, и словно бы говорит вместе со всеми, кого обманывают ложные мысли: «Надо же! А я и не знал, как всё плохо!» Воистину, много сил прикладывает враг рода людского, чтобы всем нам казалось, что дальше нас может ожидать только боль. А Господь, напротив, каждой нотой Евангелия, историей каждого доброго человека и каждой минутой нашей жизни утверждает нас в мысли, что Он — Бог счастливых концов.
Спустя всего несколько дней после прочтения «Колоколов» ко мне в гости пришла знакомая студентка, и я рассказал ей содержание повести Диккенса. Она очень внимательно слушала и сказала, что именно сейчас, когда ей так важно это доверие Богу и Его заботе о нас, она услышала то, что возвращает ей светлую уверенность в том, что Бог знает, как вести всех людей к добру. А я был счастлив глядеть, как рождественское настроение изнутри озаряет её лицо, и она уходит счастливая и такая сильная, что сама теперь может делиться счастьем.
Кто в этой истории был в большей степени волонтёром? Я? Или писатель Чарльз Диккенс? А, быть может, сам Иосиф Обручник, который весьма сострадает теперь всякому, кто, как и он когда-то, бывает на земле мучим скверными мыслями, ложно предвещающими нам многие беды? Или вспомнить Самого Господа, Который так мудро управил все наши сюжеты, что и моё прочтение «Колоколов», и печаль студентки, и даже то толкование иконы Рождества, которое дала известная в Донецке исследовательница литературы и культуролог — Ольга Данченкова, – всё это сошлось в одно время и так, чтобы все мы, пройдя труд и трудность, ещё немного дозрели на той чудесной дороге, которую Сам Господь каждый день подметает, чтобы мы смогли пройти ею к своему счастью.
