«Приподнимем занавес за краешек, какая старая, тяжелая кулиса, – пел когда-то с черного винилового диска Владимир Высоцкий. – Вот какое время было раньше. Какое ровное, – взгляни, Алиса!» «Продвинутые» родители середины 1970-х, купившие своим детям дефицитную, мало чем напоминавшую оригинал пластинку «Алиса в стране чудес», понимающе усмехались. «Раньше» – это, конечно же, «до революции». В крайнем случае, «до войны». Кто мог предположить, что через десять лет воплощением тишины и покоя окажется их собственная эпоха? Что забитое проблемами настоящее так быстро превратится в полное возможностей прошлое. А сияющее радужными надеждами будущее станет годами, про которые уже другой певец будет меланхолично напевать: «А мы причем? А мы ни в чем не виноваты, что мы в такой-сякой период родились. Мы просто не на тот попали эскалатор…»
Многим, наверное, приходило в голову, что никакой волшебной исторической лестницы, автоматически поднимающей целые поколения к богатству и славе, никогда не существовало. Но далеко не всякий согласится с тем, что самые тяжелые проблемы выпадает решать именно таким, «успешным» поколениям. Отчасти потому, что у них появляются силы и желание совершить то, о чем никто не смел и задуматься раньше. А отчасти потому, что их желание вдруг совпадает с промыслом Божьим, который их слабые и неверующие потомки не слишком ловко называют «независимым от человека ходом истории». А ведь так очевидно, что ход, то есть движение истории – не эскалатор. Он не может сам по себе перемещать кого-либо вверх или вниз. Даже в метро люди выбирают свой эскалатор самостоятельно, а ошибившись, могут попытаться выбрать другой.
Наверное, поэтому в периоды упадка народы и отдельные люди часто ищут в своем прошлом примеры эпох совершенно противоположных, в которых людям всё удавалось. Надежда заразиться жизнелюбивым настроением предков, причаститься их упорству и энергии не так смешна, как может казаться. Важно лишь видеть, что горячее желание достичь цели сочеталось у них с глубочайшим осознанием ограниченности своих личных возможностей. И что именно поэтому им было не стыдно постоянно просить помощи не только друг у друга, но и у своего Создателя и, напротив, очень стыдно – выживать в одиночку за чужой счет. Что, желая подняться, они всякий раз принимали на свои плечи множество лишних сложностей и чужих трудностей. Ведь во все времена карабкаться наверх гораздо тяжелее, чем катиться вниз.
Вот лишь два примера из нашего общего прошлого.
Киевская Русь (882–1240)
Появление огромного государства со столицей в Киеве, на первый взгляд, несло восточноевропейским славянам и другим народам одни прибытки: рост городов, расцвет культуры, свободное плавание по рекам от Балтийского моря до Черного и Каспийского, прекращение межплеменных войн, острастка воинственным соседям… Учебники пишут, как «образование государства создавало благоприятные условия для развития земледелия, ремесел, внешней торговли». Публицисты добавляют, что «успех Киева был настолько велик, что его энергии хватило на много столетий явных неудач». Не будем здесь рассуждать, какой ценой изначально был оплачен этот успех. Гораздо интереснее посмотреть, какие новые вызовы и соблазны неизбежно пришли вслед за ним к правителям Киева и их подданным.
Во-первых, захват контроля над великими торговыми путями по Днепру и Волге не только увеличил доходы с этих путей, но и многократно усилил расходы на их оборону. Причем расходовать приходилось не только деньги, но и жизни. Чем богаче становились русские города, тем серьезнее приходилось охранять их от набегов со всех сторон. Усиливать княжескую дружину и городское ополчение, ковать для них оружие, строить вокруг городов новые, всё более высокие, толстые и длинные стены, рассылать по границам богатырские заставы и, в конце концов, ходить предупреждающими походами на соседей до того, как они соберутся и пойдут на тебя, – все это требовало от объединенных народов всё новых и новых жертв. А плоды этих жертв далеко не всегда делились поровну.
Во-вторых, само объединение было не таким уж прочным. Знать каждого растущего города прельщали противоположные страсти: отделиться от общего союза с его утомительными расходами и одновременно навязать свою волю другим его участникам. Положение верховной власти было еще сложней. Прежде чем княгиня Ольга приняла крещение и снизила налоги, она вынуждена была жестоко подавить восстание древлян, убивших ее мужа за непомерность этих самых налогов. Прежде чем ее сын Святослав разгромил Хазарский каганат на юго-востоке, он должен был силой присоединить земли непокорных вятичей. Путь его сына Владимира Святого к великокняжескому столу пролегал через гражданскую войну и смерть родных братьев. Дети Владимира были уже христианами, но и они не избежали усобицы. Лучшие из них – благоверные князья Борис и Глеб – не захотели бороться за власть и позволили убить себя. Не только ради спасения своей души, но и ради сохранения мира в своем государстве. Сходные проблемы наверняка раздирали в те годы и менее знатные семьи, требуя от них новых и новых жертв.
В-третьих, быстро выяснилось, что спокойное будущее Руси требует и от князя, и от последнего холопа не только напряжения всех сил, но и внутреннего развития. Мало было готовности отдать всё, что имеешь, сегодня, требовалось напряженно искать и усваивать новые истины и формы жизни, которые позволят твоим детям вместе устоять завтра. Владимир фактически силой вырвал у Византии для своего народа святое крещение. Его дети и внуки, не всегда тратя время на разъяснения, обращали в новую веру все подвластные им земли. Помогали монастырям, открывали школы, собирали и сами составляли книги. Они хорошо понимали: если сегодня не дать денег на городской собор (и не заставить других его строить), уже завтра на той же площади может начаться строительство храма какой-то иной конфессии. А послезавтра молящиеся из этого храма потянут к своим западным или восточным владыкам и город, и всю волость. И детям-княжичам придется либо идти вслед за ними, либо уходить прочь. Лучшие сыновья знати и таланты из простонародья наполняли монастыри. Не будешь радеть о своей вере – перетянет чужая.
В итоге Киевская Русь всё-таки разделилась. Укрепившаяся Православная Церковь и княжеское родство не позволяли ей рассыпаться окончательно, но государственное единство было утрачено. Разгром Хазарского каганата на века открыл дорогу набегам кочевников. Ставка на союз с Византией провалилась после завоевания Константинополя крестоносцами. Днепровский торговый путь захирел. А в середине XIII века татаро-монгольские орды выжгли большинство русских городов, разграбив накопившиеся там ценности. Князья погибли в битвах, бежали на Запад или стали монгольскими данниками. Десятки тысяч потомков полян, древлян, северян и вятичей были преданы мечу или уведены в рабство. Оставшиеся в живых долго отсиживались в лесах. Трудно было предположить, что у них есть будущее.
Хотя… Может быть, они в него верили.
Во всяком случае, если кто из них и сетовал на предков, «понапрасну напрягавших народ» ради созидания того, что оказалось таким уязвимым, то память о нем история не сохранила.
Российская Империя (1721–1917)
Мало кто не вздыхал об этом времени в последние 30 лет. Одни вспоминают о третьем по площади из когда-либо организованных государств мира (больше – только Британская и Монгольская империи). Других восхищает «золотой век русской культуры». Третьих очаровывает «хруст французской булки». Даже те, кто считает реформы Петра I началом упадка и разложения «подлинной Руси», не могут не признать, что именно в эти два века Россия окончательно ликвидировала прежние вековые угрозы со стороны своих шведских, польских, турецких, кавказских и азиатских соседей, а также несколько раз «спасла и покорила Европу». В эпоху империи на земли «коренной» центральной России в первый (и, возможно, в последний) раз за тысячу лет так надолго пришли мир и тишина. С 1813 по 1913 год большая часть населения страны не знала ни войн, ни вражеских набегов, ни внутренних смут.
Самое время вспомнить, что спокойствие внутренних губерний всё это время оплачивалось напряженнейшей борьбой на границах. Десятки офицеров и тысячи солдат ежегодно умирали в Альпах или на Балканах, в Польше или в Финляндии, в Крыму или на Кавказе, в Средней Азии или на Дальнем Востоке ради того, чтобы их земляки в Курске или Новгороде могли хоть немного вздохнуть.
Впрочем, внутри империи тоже кипела работа. Миллионы государственных крестьян срывались с насиженных мест ради заселения Сибири и Новороссии, строительства новых городов в Прибалтике и Причерноморье, новых заводов на Урале и новых портов на Тихом океане. Они практически вручную прокладывали по всей стране шоссейные и железные дороги и рыли каналы. Смертность от голода и эпидемий на этих великих стройках XVIII–XIX веков была огромной. Платить за работу что-то более-менее реальное стали лишь ближе к началу ХХ века. И дело не только в коррупции или жадности организаторов строительства. Внутреннему рынку империи катастрофически не хватало оборотных средств. Именно из-за хронической нехватки наличных в казне сотни тысяч крепостных крестьян на долгое время были лишены элементарных гражданских прав. Их ненормированная работа напрямую оплачивала содержание их «хозяев»-дворян из армии или госаппарата. Но и сами хозяева порой не бывали в своих имениях десятилетиями. Государева служба отнимала всю жизнь без остатка.
«С поворота на этот притязательный путь (то есть путь Петра I), государство стало обходиться народу в несколько раз дороже прежнего, и без могучего подъема производительных сил России, совершенного Петром, народ не оплатил бы роли, какую ему пришлось играть в Европе, – писал уже на закате имперской эпохи историк Василий Ключевский. – Народные силы в своем развитии отставали от задач, становившихся перед государством, вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная работа народа не поспевала за материальной деятельностью государства. Государство пухло, а народ хирел».
Правдив ли этот жестокий диагноз? Справедливы ли многочисленные упреки в адрес империи, двести лет бросавшиеся как либералами, так и консерваторами? Одни попрекали ее деспотизмом и неэффективностью, другие – бюрократизмом и бездушием, третьи (раскольники, а их было довольно много) вообще называли ее «антихристовым царством». Одним не нравилась полиция и цензура, другим – гонения на русские традиции и немецкое засилье в верхах... Но до поры до времени молчаливое большинство населения соглашалось нести тяготы государственной службы. Многие служили империи так ревностно, что их приходилось сдерживать. Когда купец Григорий Шелихов самочинно присоединял к России Аляску, когда капитан Геннадий Невельской нелегально поднимал государственный флаг в устье Амура, когда генерал Михаил Черняев с горсткой солдат без приказа штурмовал стотысячный Ташкент, столоначальники в петербургских кабинетах за голову хватались от ужаса.
Но к концу имперской эпохи такие люди закончились. Их места у власти постепенно заняли желающие пользоваться всеми выгодами своего положения, ничем не рискуя. Именно они в феврале 1917 года решили ликвидировать «устаревший» государственный строй, заменив его «более цивилизованным и современным». Революция декларировала отмену смертной казни, а также даровала равные права всем, независимо от пола, вероисповедания или национальной принадлежности. Граждане получили возможность читать и печатать любые тексты, вступать в любые объединения и свободно собираться на любые собрания. Окраинам предоставили свободу самоопределения вплоть до выхода из империи. Полицию уничтожили, тюрьмы открыли. Одним словом, настала «полная свобода для всех».
Новое правительство, правда, при этом призывало армию продолжить войну. Не «за веру, царя и отечество», а «за свободу, республику и верность союзническому долгу». Но солдаты, да и многие офицеры, узнав, что императора и империи больше нет, бросали фронт и уходили домой. Напрягаться стало незачем. Стремиться – некуда. Разве что подраться друг с другом?..
Коллективная ответственность за судьбы страны показалась многим слишком тяжелой и несправедливой, а личную стали понимать как право оторваться от сограждан, осудив их со стороны. Но если представители малых и окраинных народов, отделяя себя от России, сразу же начинали строить свое, подчас не менее сплоченное государство, то расколовшимся русским оставалось только сбежать в «светлое будущее». Нести на себе тяжелое и отвратительное настоящее никто уже не хотел. И тогда почти вся народная ответственность за происходившее в стране, вся боль и тяжесть времени легла на плечи одного человека. Это был очень сильный человек, хотя его сила казалась незаметной со стороны.
Большинство мемуаристов и историков, кстати, до сих пор почем зря ругают последнего русского императора.
Мол, и правил плохо, и умер нелепо. Многие и сегодня с азартом ищут «поворотные точки исторического процесса» в XVIII–ХХ веках, страстно желая оказаться в прошлом и повернуть его к будущему на свой лад. Но будущее всегда наступает только для тех, кто живет в настоящем.
