Свою двоюродную бабушку я помню очень хорошо. Так получилось, что она довольно часто бывала у нас в гостях. Своих внуков, да и детей, у нее не было, так что на наши дни рождения они с дедушкой приезжали пусть не каждый раз, но достаточно регулярно.
Несмотря на возраст (а в детстве мне 65 лет казались глубокой старостью), бабушка Тамара всегда одевалась очень изысканно. На шее обязательно были бусы, подобранные по стилю и цвету к платью, пальцы украшали кольца. Однако все это не могло скрыть, что бабушка уже не молода. И почему-то мне казалось, что она всегда такой и была – стройной, немного сухой, с низким пучком на голове, с сеточкой морщин у глаз и старческими, сморщенными руками.
Бабушки нет уже несколько лет, и в памяти она осталась именно такой – уверенной в себе, прямолинейной и «вечно пожилой». Так получилось, что от нее у меня остались некоторые вещи, в том числе и коробка с фотографиями. «Ну фотографии и фотографии», - подумала я и задвинула коробку на нижнюю полку шкафа. А на прошлой неделе мои сыновья, исследуя после дачи заново открывающееся для них пространство квартиры, эту коробку нашли. Я бы об этом и не узнала, если бы не фотография, которую я вымела из-под шкафа во время уборки. Обычное черно-белое (хотя, скорее, бело-серое) фото: молодая женщина сидит на лавочке, сложив руки на коленях. Я долго не могла понять, откуда у нас в доме фотография неизвестной женщины… Пока не узнала этот наклон головы и улыбку.
Вдруг вспомнилось, как моя родная бабушка рассказывала историю знакомства бабушки Тамары и дедушки Володи. Он тогда учился на геологическом факультете МГУ на одном курсе со старшей их сестрой и однажды зашел за какими-то материалами. Дверь ему открыла бабушка Тамара. Знаете, глядя на эту фотографию, я поняла, почему в тот день дедушка Володя потерял голову…
Жизнь не стоит на месте, время стирает черты. Мы меняемся, стареем. И я понимаю, что нас с мужем таких, какие мы есть сейчас, не будут помнить наши внуки. Однажды на детской площадке какой-нибудь малыш покажет на нас пальчиком и скажет «ба-ба» и «де-да». И мне не поверят, когда я буду рассказывать, что в молодости мой муж был высоким русоволосым парнем с голубыми глазами. А увидев мое фото, внучка спросит: «Кто это?»
Мы живем настоящим, осознаем себя вместе с тем опытом, который приобрели. И я уже не помню, как думала, будучи десятилетней девочкой или девятнадцатилетней девушкой. Помню только, что думала как-то иначе. Я помню ту маленькую девочку, которой я была, но которая не была мной в полной мере. И та девочка не представляла себе, какой взрослой тетей она вырастет. А я сейчас не представляю, какой я буду бабушкой. Я пока с ужасом думаю, что однажды (пусть и не вдруг) в зеркало на меня взглянет женщина с седыми волосами и выцветшими глазами, боюсь пигментных пятен на руках и боли в суставах. Но уже понимаю, что однажды я стану такой. И мало кто из окружающих будет воспринимать меня такой, какая я есть сейчас. Я и сама буду смотреть на себя с высоты прожитого опыта.
Окружающие видят нас в «последней версии». Для многих из тех, с кем я сейчас общаюсь, не существует меня как маленькой когда-то девочки, ни даже немного застенчивой студентки. Такой я остаюсь лишь для очень близких людей. Да и то, они помнят об этом «на заметку», общаясь со мной настоящей. И однажды настоящей станет старушка.
В книге Рея Брэдбери «Вино из одуванчиков» есть потрясающий момент: в городе, где живет главный герой (мальчик), есть одна старушка. Она одинока, но однажды дети приходят к ней в гости. И эта старушка рассказывает им о своей молодости, а потом достает платье, чтобы показать, что она тоже была маленькой девочкой. И тогда девочки начинают обвинять ее в том, что она украла это платье у какой-то девочки, а сама всегда была старушкой. Они кричат, что девочки никогда не становятся старушками – они так и остаются девочками, а старушки – всю жизнь старушками. И эта старушка поначалу протестует, пытается доказать: она была маленькой девочкой. Но потом понимает, что нет никакой разницы в том, была ли она девочкой или нет… И она соглашается: да, для этих девочек она всегда была старушкой.
Пусть история грустная, но я понимаю, о чем она. Она в том числе и о том, что я не знала, какой девочкой была моя двоюродная бабушка. Я не знаю, какой она была девушкой и женщиной. Я помню и знаю ее лишь старушкой. И пусть в этой старушке с гордо поднятой головой были и девочка, и девушка, и женщина, о них знала лишь она и самые близкие люди. Чем дольше мы живем, тем меньше становится тех, кто знает нас целиком – уходят те, кто знал нас детьми, исчезают школьные и институтские друзья… Умирают дедушки и бабушки, потом уйдут родители. А потом настанет черед братьев, сестер, оставшихся друзей детства. И в памяти тех, кто будет нас вспоминать, мы останемся старичками и старушками: с седыми волосами, с пигментными пятнами на руках, с больными суставами.
И, в общем-то, это не хорошо и не плохо. Становится лишь немного обидно, что не можешь понять человека целиком и полностью, и так же не поймут и тебя. Не узнают, что когда-то ты тоже был молодым и «горел» своим делом, мечтал о достижении чего-то важного. А потом на поминках кто-нибудь из старшего поколения расскажет о твоей жизни – а внуки будут сидеть и не верить, что тот, кого они считали милым, родным стариком, когда-то строил БАМ или участвовал в создании атомной подводной лодки, или после войны в одиночку поднимал все хозяйство, или проезжал на велосипеде по 200 километров в день… А ведь это знание могло бы в корне изменить характер общения между стариками и молодежью. Потому что молодые часто просто не понимают, что старики тоже были такими – и тоже любили, бунтовали, списывали на экзаменах и стремились в будущее.
