Любые рассуждения о бесценности здоровья и ценности исцеления остаются пустыми звуковыми колебаниями воздуха, пока опыт болезни или увечья не наполнит их полновесным смыслом. Так и сотни слов о прощении, сложенные в витиеватые и безупречные с точки зрения логики фразы, ничего не значат до тех пор, пока не пройдут закалку обидой или оскорблением.
Не так давно мне нанесли обиду. Не напрямую мне – в этом случае я бы, пусть и не сразу, пусть и налившись «праведным» возмущением и самоутешением, словно спелый помидор – соком, но уже бы забыл, «отпустил» ситуацию. Но жертвой и целью обиды стал родной для меня человек, и поэтому всё сложно.
Бывают обиды элементарные, двухходовые, чьё действие поначалу кажется сильным, но постепенно слабеет вплоть до полного растворения. Тебе плюнули в лицо – в первый момент ужасно обидно, ты в ярости. А потом вытираешь плевок, умываешься, и от «ужасного» бесчестья и следа не остаётся. Но если тебе плюнули в душу, это уже непоправимо: ведь в душу плюют не слюной, а ядом. Слюну вытер – и забыл, а яд моментально проникает в человека, отравляя его сознание.
Яд этот тем страшнее, когда оскорбление, во-первых, не покидает рамок «приличий», а во-вторых, исходит от человека, с которым в силу жизненной ситуации не можешь порвать отношений. Нет оснований, нет права на резкую ответную реакцию – и это усугубляет отравление: токсин обиды, не имея эмоционального выхода, начинает циркулировать с усиленной скоростью.
Четыре предшествующих абзаца – лишь нелирическое вступление, обойтись без которого я посчитал нечестным по отношению к тебе, незнакомый, но уважаемый читатель. Без этой предыстории сложно понять происхождение непростой задачи, которой я с вами делюсь. Пытаясь найти себя между горькой обидой и пониманием того, что её нужно простить (иначе как можно каждый день обращаться к Богу с мольбой «…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»?), пришёл к ранее не возникавшему вопросу – а можно ли простить человека, который об этом не просит?
Не спешите с великодушными восклицаниями вроде «Конечно, можно – ведь христианство – это религия милосердия, всепрощающей любви к ближнему и даже к врагу!». Поспешность способна сделать превратной даже истину: а истина в том, что христианство и в самом деле богословская теория и жизненная практика самоотверженной любви к Богу и к людям.
Если я проявил невнимательность, готов быть в ней уличённым и в ней повиниться – но не нашёл в Евангелии ни одного указания на то, что прощение обиды является односторонним действием, для которого достаточно волевого и нравственного акта пострадавшей стороны. А вот обратных указаний, прямых или косвенных, обнаружил в изрядном количестве и ясном изложении.
В словах Спасителя «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду…» (Мф, 5:22) почти всегда делают акцент на слове «гневающийся», но почти никогда не замечают слова «напрасно». Мы, христиане, исходим из того, что в Писании нет ни одного лишнего и бесполезного слова. Значит, возможны в нашей жизни ситуации, когда гнев на ближнего будет не напрасным, оправданным. И в таком случае он не станет поводом для осуждения гневающегося в глазах Божьих. Получается, что некие действия, слова и поведение в отношении христианина (или того, что ему дорого) могут оскорбить его в такой мере, что Господь от него не только немедленного и исчерпывающего прощения обидчика не требует, но и право на гнев оставляет.
В той же проповеди Господь продолжает тему прощения: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф, 5:23-24). В этих словах – прямое указание на то, что прощение за нанесённую мной обиду нужно испросить, совершив для этого сначала волевое усилие над собой, а затем вполне конкретные практические действия. Рассчитывать на то, что мой ближний уже простил меня по своему желанию, исходя из собственной незлобивости и христианских добродетелей, нельзя. Обиженный мной человек, вполне возможно, уже забыл о моих действиях и зла на меня не держит – но простить меня «по умолчанию», «заочно», без моего признания собственной вины не в его силах. Ему его «забывчивость» на мои грехи зачтётся, но вот мне – лишь умножит вину.
Да что про нас, про человеков разговор вести, когда Всемогущий Господь, Творец мира, Владыка жизни, Отец наш Небесный – даже Он не может простить грешника, если Его о том не просят. Произвольное и самодержавное Божественное прощение – это нарушение свободы воли человека. А к человеческому праву выбирать свой путь Бог относится чрезвычайно трепетно. Но Бог, в Которого верят христиане, Которого мы знаем умом и к Которому стремимся сердцем, с Которым соединяемся в Евхаристии – наш Бог есть Любовь. Поэтому Он изыскивает любую возможность простить и спасти каждого человека, даже самого заскорузлого в грехе и отдалившегося от истинного человеческого призвания. Если, конечно, ещё сохраняется такая возможность, если только духовные изменения не стали необратимыми. Когда Христос приносил искупительную жертву за грехи человечества на кресте, Он молил Отца: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк, 23:34). Это значит, что в людях, распинавших Спасителя, было «за что зацепиться», чтобы спасти их души (указывается конкретное смягчающее обстоятельство – «не знают, что творят»). Но также это означает, что для акта Божественного милосердия нужно встречное стремление, просьба о прощении – в данном случае ходатайство со стороны Сына Божия, раз уж эти люди по незнанию и духовной слепоте не способны пока сами на такое обращение.
Нельзя позволять себе хамство ожидать прощения от тех, у кого мы его не попросили. И молить о прощении за нанесённые мной обиды не менее важно, чем прощать обиды, нанесённые мне.
О том, что прощение получает лишь тот, кто просит о нём (либо тот, за кого просят, если его духовное состояние не позволяет пока самому осознать свою вину, выстрадать и высказать свою мольбу), Господь через Евангелие повторяет настойчиво и неоднократно. «Просите, и дано будет вам… ибо всякий просящий получает» (Мф, 7:7-8). Притча об отпущенном должнике, который, в свою очередь, не проявил милосердия к своему, чем разгневал Господа и погубил себя: «Тогда государь его призывает его и говорит: злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня, не надлежало ли и тебе помиловать товарища своего, как и я помиловал тебя?» (Мф, 18:32-33). Обратим внимание: Царь из притчи вменяет лукавому рабу в вину именно то, что того тоже просили о прощении и отсрочке возврата долга, но тщетно.
Более того: в Новом Завете (тут уж не сошлёшься на архаичность и формально-юридический характер ветхозаветных заповедей, данных человечеству до Боговоплощения) Спасителем дана подробная пошаговая инструкция. Она, пускай это звучит коряво, «регулирует процедуру» взаимоотношений двух людей, обидчика и пострадавшего:
«Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего;
если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово;
если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф, 18:15-17).
Мы слышим непосредственно от Спасителя указание на то, что прощение обусловлено признанием вины. Если же все форматы увещевания и способы взывания к совести виновного исчерпаны, а он не просит извинения и не исправляется, то он автоматически переходит в категорию «нерукопожатных». В системе нравственных координат иудеев первой половины I века – к которым и обращался Христос – быть «как язычник и мытарь» является страшным приговором. Фактически это «похороны заживо»: мытари и язычники воспринимались как существа неполноценные, контактов с ними всячески чурались, словно встреч с бешеными животными или прокаженными.
И если человек упорствует в непризнании своей вины и тем самым переводит самого себя в подобный статус, значит, прощать его у пострадавшей стороны нет ни обязанности, ни необходимости. Понесший оскорбление христианин не должен лелеять и взращивать в своём сердце обиду и уж тем более не имеет права мстить обидчику. Но в полновесном смысле слова «простить» он не имеет возможности – потому что прощение как дружба или любовь: требует двоих.
У меня был соблазн (и не берусь утверждать, что избежал и полностью пересилил его) – вынести из обиды, нанесённой не мне, но принятой мною на себя, вывод, что можно не прощать обидчика, не выразившего потребности в моём прощении. И если кому-то показалось, что именно такова центральная мысль моего сочинения, прошу извинить скудоумие моих мыслей и косноязычие порождённого ими текста.
Мой душевный порыв, подкреплённый рассуждениями, направлен не к тем, кто оказался на развилке «прощать или не прощать». Повторюсь – если человек ежедневно обращается к Богу с молитвой «Отче наш…», для него здесь нет никакой дилеммы. Мои рассуждения, пытающиеся облечь в слова душевный порыв, направлены к тем, кому есть за что и перед кем из ближних повиниться (а это те же самые люди, которым есть что и кого прощать). Просто делюсь детской радостью от осознания элементарного, но такого, оказывается, мучительного принципа: нельзя позволять себе хамство ожидать прощения от тех, у кого мы его не попросили. И молить о прощении за нанесённые мной обиды не менее важно, чем прощать обиды, мне нанесённые.
