Мужу сделали операцию. Не очень сложную, на ноге. 5 дней в больнице и домой. А там – долгий восстановительный период. Полтора месяца в гипсе, потом разработка отвыкшей шевелиться конечности. В общем, по всем прогнозам, ему предстояло на пару месяцев выпасть из общественной жизни.
Операция была, можно сказать, плановая, и потому все рабочие, спортивные и прочие дела до операции он предусмотрительно завершил. Провел выездные соревнования, съездил с другом в дальнюю поездку по его рабочему вопросу и быстро сделал для него проект, передал дела на работе, свозил детей к их друзьям и пригласил в гости тех, кто давно хотел к нам приехать. Всех предупредил, что в ближайшие пару месяцев не сможет никуда выезжать.
После больницы он бодрился, ходил на костылях по этажам и даже по улице. А потом начались осложнения. И он слег. Жизнь как будто встала на паузу. Недели шли, улучшений не было. Врач, качая головой, говорил: «У вас отрицательная динамика». Мы метались в поисках решения вопроса, бесконечно консультируясь с медиками разных специализаций и рангов. И дело, наконец, вроде бы сдвинулось с мертвой точки.
За все это время меня поразили две вещи: беспомощность в глазах привыкшего бороться и побеждать человека (нет, я не из тех, кто считает, что мужчина не имеет на это права, просто никогда в глазах у него такого не видела) и тишина. Его телефон, который до того разрывался от бесконечных звонков, практически смолк. Звонили родственники. Правда, в основном, мне. Спросить «как он?» Изредка ему самому. А во мне постепенно нарастала волна. Сначала это было недоумение, потом изумление, потом – возмущение. Я ходила по дому, как та ворона из анекдота, закрывая крыльями рот, чтобы не высказаться. А вдруг он сам не заметил и считает, что все нормально? Но нет. Судя по паре прорвавшихся, сказанных с легкой обидой фраз, заметил.
Где вы, многочисленные друзья, ау? Где все те люди – сотрудники, соратники, соседи, приятели (их – море), которые знали, что человек ложится на операцию? Где наша хваленая обратная связь? Простой звонок: у тебя все нормально? Швы сняли? Ходишь уже?
Нет, ти-ши-на.
Я знаю, позвонить иногда очень сложно. Просто потому, что понимаешь, – это может оказаться надолго, а у тебя всего три минуты, пока идешь от машины до офиса. Но есть ведь WatsApp, Facebook, ВК… Можно просто написать два слова! При той скорости, с которой мы все строчим сообщения, это займет считанные секунды и ни к чему не обяжет. Это что, так трудно?!
Я было подумала, что это такое… ээээ, своеобразное мужское братство – ну, раненый товарищ дома лежит, чувствует себя неловко из-за того, что раненый, ну что ему лишний раз напоминать о том, что он не в строю? Но потом раздался звонок. Нет, это был не близкий друг мужа. Это муж моей подруги, с которым мы видимся в среднем раз в полгода. Он тоже знал о том, что предстоит операция. И позвонил моему мужу, которому до этого не звонил, по-моему, вообще ни разу – повода не было. И стал подробно расспрашивать: «Ну, как ты? Осложнения? А что именно? Да ты что!» По мере разговора изумление на лице мужа, не избалованного за время болезни таким вниманием, постепенно росло. И я впервые разозлилась: где вы, наши остальные многочисленные друзья?!
Муж подруги на этом не остановился. Он позвонил через неделю и, выяснив, что улучшений нет, вызвонил своего родственника-хирурга, заставил вникнуть в нашу проблему и передал нам его рекомендации. Тишина после этого стала особенно очевидна.
Конечно, все вполне объяснимо логически. Муж моей подруги – человек отзывчивый. Сам когда-то лежал с травмой позвоночника и понимает, что это такое – молодому крепкому мужику не иметь возможности встать с постели. И что такое оставаться наедине с неясными перспективами. Кроме мужа подруги иногда звонил друг-священник. И искренне беспокоился. Но ведь остальные друзья – тоже не деревянные! Я это точно знаю. Вполне человечные человеки. Христиане в основном. Может, просто никогда не болели? Не лежали в больницах?
Возможно. Лежать в больнице – дело особое. Не каждому посчастливится. Я знаю, что такое больница. Я провела там в бессмысленной маете не одну неделю своего детства. Да и мама с сестренкой там лежали порой месяцами, и мы с папой, как домой, ходили проведывать их в любую погоду. Помню, как он в февральскую метель вел меня темными вечерними улицами, крепко сжимая мою ладошку в толстой варежке, а другой рукой придерживал за пазухой горшок с цветком, – дома на подоконнике внезапно расцвел нарцисс, и мы его взяли с собой – мама ведь должна это увидеть! И когда серьезно болел кто-то из класса, было совершенно естественным поделиться на группы и хотя бы раз в два дня навещать страдальца.
Поэтому, когда как-то летом мне позвонила институтская подружка и горестно сообщила, что лежит в больнице («Представляешь, меня покусала собака! На даче, неизвестно, чья. И мне теперь делают уколы от бешенства!»), я в тот же день собралась и поехала. Это было нормально. Когда она, увидев меня в больничном коридоре, с разбегу кинулась мне на шею, я опешила. Что я такого сделала?! Только то, что должна была, разве нет? Но оказалось, что в больнице она уже неделю, а из всех многочисленных друзей за все это время не приехал НИКТО. Я поразилась. Почему? Неужели так трудно?!
Я понимаю, то, что раньше делалось легко и естественно, сегодня, спустя годы, требует усилий и понуждения. Сейчас мы уже не школьники и даже уже не студенты. Мы обросли работами, проблемами, семьями и детьми. И сами себе не принадлежим. Ни себе, ни своим друзьям – ни старым, ни новым. Но дело, мне кажется, не во времени, которого вечно нет. А в этом естественном и потому особенно страшном ощущении – своя рубашка ближе к телу. Мы в этих своих (реально важных!) делах даже не в рубашках, а в плотных коконах. И даже не представляем себе, как мы благополучны! Да, благополучны, да, несмотря на то, что с ног до головы во всех этих проблемах. И это наше благополучие определяется тем, что мы можем позволить себе закрыться. Когда у человека действительно горе, он вынужден выбраться из этого кокона повседневных забот. Он беззащитен и очень раним. Но и открыт для сочувствия. Если только не спрячется в новом коконе – своего настоящего горя.
Моя волна негодования по поводу незвонящих друзей постепенно спадает, когда я думаю о том, много ли мы сами вокруг распространяем тепла. Много ли излучаем света? Нет, немного. Мы – светильники, спрятанные под кроватью. Мы не в силах сами себя вытащить из пыли и хоть кому-то принести пользу.
Несколько лет назад мы жили по соседству с бывшим детдомовцем. Я смущалась, когда слегка небритый, коренастый Миша, позвонив в нашу дверь, виновато басил: «Тетя Наташа, а у вас нету соли?» Есть, конечно. Но я не тетя! Да, у меня маленькие дети, но разве я для него, такого взрослого – тетя?! Я просто Наташа. Я фыркала и возмущалась. А потом, спустя время, запоздало подумала, что я вполне ведь могла стать для него если не «тетей», то хотя бы какой-нибудь четвероюродной сестрой. Не по родству, а по сути.
Однажды вечером, выйдя на площадку вынести мусор, я увидела струйку дыма, выползающую из-под соседской двери. Постучала в дверь, потом забарабанила изо всех сил, потом побежала звонить в соседние квартиры: может, у кого-то есть Мишкин номер? Оказалось – нет. Ни у кого из соседей. Тогда мы вызвали пожарных. Мы ведь не знаем – что там. Может, что-то горит, и, может, он там лежит на полу, надышавшись дыма? Пожарные приехали быстро, и тоже сначала барабанили в дверь, а потом решили разбить стекло с улицы – благо, этаж невысокий. И мы смотрели из своего окна, как группа в касках штурмует Мишкино. И слышали, как пожарник громко крикнул на улицу: «Никого нет! Куриный бульон на плите жарится!» Плиту залили, разбитое стекло заменили фанерой – зима на дворе все-таки. И уехали.
Утром в дверь позвонил Миша. Он стоял, как-то беспомощно прислонившись к стене, и виновато басил: «Тетя Наташа, спасибо! Вы мне квартиру спасли. Я к друзьям на всю ночь уехал. Забыл про курицу». А мне вдруг стало так стыдно. «Заходи», - я втащила его в дверь, а потом и на кухню. «Садись. Вот, ешь и рассказывай». «Что рассказывать-то?» «Ну что-что… как живешь вообще? Ты хоть ешь иногда?» Муж устроился напротив и тоже задавал смущенному парню вопросы: «Работаешь где-то? Нет? На курсы водителей автобуса собираешься? Тоже дело. А троллейбус водить не хочешь? Подожди, сейчас другу позвоню, узнаю про вакансии, он в троллейбусном парке работает». Мишка ушел, а мы сидели, виновато глядя друг на друга: почему не спросили его об этом раньше? Почему не постучали ни разу в соседнюю дверь, не позвали на ужин, не угостили пирогом, не сказали: «Не переживай, прорвемся!», не выяснили, когда у него день рождения? Ведь у него никого больше нет. И у нас были все шансы что-то теплое и живое внести в его сиротскую жизнь, но мы ими не воспользовались. И, отгородившись своими заботами, даже не подумали об этом. Мы бросились было восполнять упущенное. Но было поздно. Вскоре оказалось, что Миша уехал жить к друзьям и сдал свою квартиру каким-то сообразительным людям, которые предложили оплатить его смешные кредиты и сделать косметический ремонт. Сдал на 5 лет. Бесплатно. О том, что ему ничего не платят, мы узнали уже спустя пару лет от наших новых сообразительных соседей.
Мы уже давно переехали, но воспоминание об этом соседстве до сих пор царапает мне душу. Как, впрочем, и о другом. Там же, напротив нас, жила пожилая супружеская пара. Тетя Зоя была пожилая, а дядя Гриша – старенький. Ветеран войны, хронически больной туберкулезом. Очень милые, улыбчивые люди. Мы поначалу поздравляли их с праздниками, дети что-то рисовали-мастерили для них, тетя Зоя угощала нас вкусными домашними пирогами. Потом я как-то закрутилась в делах и заходила все реже. Но в целом нормально так жили, вполне по-соседски. Улыбались, здоровались… И как-то в очередной раз при встрече у лифта я бодро поинтересовалась: «Ну что, тетя Зоя, как там дядя Гриша-то себя чувствует?» Соседка как-то сжалась вся, всхлипнула и сквозь слезы ответила: «Да он умер ведь. Три месяца уж как похоронили…» Три месяца!!! Похоронили!!! Это ведь значит, венки были, родственники, крышка гроба у квартирной двери… А мы – ни сном, ни духом. Живем, как на другой планете. Было горько и стыдно.
И вот, вспоминая обо всем этом, я чувствую, как во мне стихает и откатывается волна возмущения неотзывчивостью наших друзей. Мы сами такие же. Много ли раз за последние годы мы навестили кого в больницах? Всегда ли вспоминали и перезванивали, чтобы узнать, как разрешились у кого-то из них проблемы? Часто ли просто писали в сетях: «Что-то давно не слышно. Как ты вообще? У тебя все хорошо?»
И еще я думаю, что, несмотря на все свои многочисленные заботы, надо находить силы и выбираться из кокона. И чтобы душа совсем не законсервировалась, и чтобы не оказаться однажды в полной тишине, когда тебе плохо, а никто даже не догадывается спросить: «Как ты там?» Потому что ты сам не приучил к этому ни близких, ни ближних. И исправно звонит только банк. Каждый день. Разными голосами. Напомнить о просроченном платеже.
