Только попробовав на зуб апельсин, можно рассуждать о его вкусе. Особенно если фрукт – свежачком, прямо с дерева. Для меня, прожившей более десяти лет в Австралии, это имеет вполне законченный смысл: там я впервые съела апельсин с дерева и узнала его настоящий вкус. Там же я распробовала еще целую бездну самых разных «фруктов» и узнала их настоящий «вкус». В том числе и вкус Родины, заговорить о котором меня подтолкнула приятная во всех отношениях, статья британца Джеймса Мэрри «Где мой дом?»
Мои знакомые, узнав, что я вернулась в Россию из Австралии, порой вскидывали брови: как, вернулась? Зачем? Их уверенность в том, что везде, кроме России, жить хорошо, мне была знакома. У этого пренебрежения к Отечеству, если присмотреться, корни тянутся от самого Петра, прозванного нашими и не нашими либералами «великим». Именно при нем все русское оказалось не только ненужным, а, порой, и запретным. За ношение русского платья и бороды нарушителям грозила ссылка на каторгу и конфискация имущества. А уж в горбачево-ельцинские времена это пренебрежение и вовсе не требовало доказательств, так безрадостно-безысходно было все вокруг. В то время без труда, по выговору, узнававшие во мне русскую, улыбчивые австралийцы часто восторженно приветствовали меня, словно стоя на баррикаде с поднятой рукой со сжатыми в кулак пальцами: О! Перестройка! Горбачев!
Эти слова у них от зубов отскакивали, почти без акцента.
Но это – австралийцы, «одноутробные» британцам и Джеймсу Мэрри. А как же русские? Их в Австралии много – послереволюционная волна выплеснула белоэмигрантов в Европу, Вторая Мировая погнала по миру дальше. В 50-е Австралия приютила всех «безродных» – от харбинцев и трехреченцев из Китая до спасшихся из Льенца… К ним, воспитанным в любви к России, много пережившим, построившим в зарубежье церкви, монастыри, дома престарелых, прицерковные школы, – к ним, русским эмигрантам первой волны, попала я однажды за праздничный, обильный стол, где меня спросили:
– Что Россия? Неужели не поднимется?
И все сидевшие вокруг разом замолчали, замерли, вглядываясь в меня, – чужую, советскую, уверенную в том, что да, конец. Какое возрождение, когда даже в Москве беспризорники и нищие повсюду, когда проститутки толпами вдоль дорог, когда бабушки выносят своё, на смерть приготовленное, на продажу, когда бандитские разборки при свете дня, когда мат по телевизору как норма общения?.. Но я всего этого им не сказала. Не смогла. Мямлила что-то вроде – пока цела, вот связи с Европой налаживает, с Америкой дружит…
И мы тогда все вместе помолчали.
Экзотика быстро надоедает – голубые эвкалипты, крикливые попугаи, яркие цветы… А встретишь березку или сирень – впору обниматься. Разливанное море человеческого равнодушия, сдобренного дежурными улыбками, за которыми абсолютно ничего нет, действует на тебя неожиданным образом: будто начинаешь вспоминать самого себя.
Жизнь в свободной стране очень свободна. От ухабистых дорог и мусора на обочинах, от перебоев с водой и электричеством, от откровенного хамства чиновников, от долга перед родителями, от боязни греха, от собственного достоинства… Это западное обустройство, разумеется, имеет и оборотную сторону. Плати за аренду жилья неделя в неделю, иначе вместе с вещами полиция выставит на тротуар. Чтобы заработать – всюду контракты и три месяца испытательного срока, в которые тебе ничего не положено, кроме минимума оплаты за твой труд, и по истечении этого срока, как правило, контракт с тобой не подписывают. Не потому, что ты плохо работал, а потому, что, взяв тебя на постоянку, работодатель обязан платить еще и страховки: пенсионную, медицинскую и так называемую Workcover compensation – обязательное страхование работников от несчастного случая на работе. А когда ты испытуемый – он умывает руки.
Образование? Забудь, либо переучивайся, разумеется, платно.
Умения и навыки? Без диплома из TAFE (что-то вроде нашего ПТУ) и лицензии (то и другое платно) не можешь даже класть кирпичи. Страна – плати.
Всеми челюстями заулыбаешься, только бы работу получить.
Жизнь в чужой стране – это не туризм, а как в том анекдоте про ад: когда ты турист, тебе на огоньке веселые фокусы показывают, а когда попал на постоянное жительство – сковороду горячую лизать будешь.
Русские люди, куда бы их ни занесли трагические события, в первую голову церкви возводили. Стоят красавицы и скромницы по всему нашему горестному пути. И в Австралии для меня самым надежным пристанищем стала церковь и люди русские. В той пустоте, что упаковывает иммигранта, в большинстве своем атеиста, он жадно ищет свои корни. И так жаль становится – уже даже не себя, а свою русскую землю, свой народ, много раз обманутый, столько вынесший, что слушая во время литургии молитву о страждущей Земле Русской, обливаешься слезами горючими, словно разом оплакиваешь и старушек, стоящих с пучочками зелени возле рынков, куда им вход запрещен, и девочек, выставляющих себя на продажу, и сбившихся в стаю беспризорников, и брошенные деревни, и опустелые военные городки… И понимаешь, как чужеродна, как непонятна твоя боль тем, кто так радуется перестройке.
Ненаучное определение волн русской эмиграции таково:
Первая, послереволюционная – буржуи недорезанные.
Вторая, послевоенная – буржуи перерезанные.
Третья – диссидентская – обрезанные.
А последняя, перестроечная – колбасная.
Пренебрежение к колбасникам, что Родину оставили не оттого, что смерть грозила, а за ради куска посытнее, нескрываемо. И, скажу, много в забугорье тех, кто заслуживает «звания» колбасников. Встречала одну, кандидата наук, с гордостью рассказывавшую, что, спустившись по трапу самолета, руки крыльями расправила и закричала во всю мощь легких:
– Мама Австралия! Здравствуй!
Видела и таких, что всякое доброе, что есть в России, готовы с жаркой ненавистью опровергать, доказывая, что ничего хорошего там быть не должно и не может. Повидала и «невест» во множестве, прибывших к своим «женихам», словно бандероли, заказанные в интернет-магазинах. Пусть не поголовно, пусть с разной долей горечи, но русским за рубежом никак не избавиться от чувства ответственности и за «невест», и за нерусскую «русскую мафию», да и за саму страну.
Как только Россия вывернулась из-под тяжелой, разрушительной американской пяты, ни один австралиец больше не удостоил меня того восторженного приветствия, на которое был так щедр в период горбачево-ельцинской смуты. Зато шум в прессе о «коварстве» и «непредсказуемости» Москвы, поначалу едва заметный, становился все громче, все яростней. Удивлялась порой – где Австралия, а где Россия, ваше-то какое дело…
Но, так повелось, что у всего мира до нас есть дело.
Свободная страна Австралия хороша, красива, ухожена, много в ней приятного и для глаза, и для жизни. Но когда Россию обвиняют в том, что в ней мало свободы, только усмехнёшься. Её у нас столько, что она мешает нашему движению вперед: местная власть, едва прошли выборы, свободна от закона и совести и в ус не дует. И дальше и выше – по списку.
Нельзя ходить в школу без униформы, пропускать урок сексобраза, возражать полицейскому, делать строгие замечания детям или ставить их в угол, выставлять на улицу мусорный бак в неурочные дни, мыть машину около дома, самому ловить вора, не ходить голосовать – за всеми этими и еще очень многими бытовыми «нельзя» стоят законы и штрафы. Что бы кричала на это наша либеральная тусовка?
Австралийской свободы всего больше в области той, что ниже пояса. Лесби, гомо, транс и прочие сексуалы, аппараты, продающие презервативы в туалетах колледжей, секс-воспитание с первого класса… Ювенальная юстиция тоже очень даже помогает свободе – родители не имеют права спросить девочку 13 лет, какого врача она посещала и каким противозачаточным средством пользуется: нельзя ограничивать свободу выбора ребенка. Нельзя ограничивать его право сидеть перед компьютером. Государство выплачивает стипендии детям, которые ушли из дома из-за того, что родители пытались ограничить их свободу. А если исполнилось восемнадцать – то и вовсе полная свобода от семьи: возвращать любовью за любовь уже не современно.
Незыблемым остается только древний закон менял: взял деньги – верни с процентами.
Знаете, при знакомстве австралийцев интересует вопрос – какую школу закончил их новый знакомый? Именно школу. Потому что есть школы для всех, там ребенка только хвалят и никогда не заморачиваются тем, что осталось у него в голове. Есть TAFE, школа рабочих профессий. И есть элитные – за высокими заборами, со строгой дисциплиной, с униформой и дорогими педагогами. Вот в этом и вопрос – кто ты такой? А всякие там университеты, где за деньги учат, это не столь важно, это уже – не тот сорт.
Австралийцы, действительно, люди улыбчивые, да и почему бы нет – у них все хорошо, ни революций, ни дефолтов не переживали. Но редко кто из них способен на большее чем улыбка и дежурный вопрос – как дела? На который принято отвечать: «Хорошо. Спасибо». Другой ответ ставит их в тупик. На дежурные вопросы я стала отвечать правдиво: еще жива… Иные, после паузы, улыбались. Иные недоумевали и учили отвечать правильно. Но однажды мой неправильный ответ вызвал откровение:
– Вы, русские, не научились любить свою Родину, приехали к нам. Так чему же вы нас хотите научить?
Спорить трудно – достоин уважения тот, кто любит Родину, и большую, и малую. А чему может научить чужбина? О! Она дорогого стоит! Чужбина учит любить свою Родину.
Помните ответ нашего писателя Федора Михайловича Достоевского на высокопарную и насмешливую реплику либерала в его адрес: мол, легко правительству сделать человека патриотом, стоит только в каторгу сослать?..
– Вам в каторгу нельзя, – ответил великий писатель. – Вы там человеческое обличье потеряете…
И современная «свободная» чужбина, как ранее жестокая каторга, своеобразный оселок на человеческое обличье, на любовь. Любовь к Родине. Без такого чувства человек мельчает, теряет очертания, словно медная полушка, истертая по чужим карманам.
