Конкурсная работа «Наследника»
Долго она жила на свете. Болезни подкашивали ее немолодое тело. Один глаз совсем отняли, да и другой видел уже неважно. Мир вокруг казался зыбким и расплывчатым. Над кроватью икона припадала пылью. В углу что-то постоянно бормотал телевизор: ограбления, убийства, война… Какая война? Разве Гитлер еще жив? Она не могла понять. Но от этого еще сильнее беспокоилась. Не за себя она боялась, а за потомков. Взрослые дети, молодые внуки, крохотные правнуки – все вызывали ее тревогу. Она постоянно спрашивала где кто, просила говорить когда уходят и возвращаются. Но все спешили, сновали туда-сюда, и уследить за ними было трудно.
Оторванная от земли, с которой провела всю жизнь, она чувствовала себя неуютно на восьмом этаже. Где-то там зарастал сорняками ее огород, и груши в саду гнили, и колодец забивался грязью. Однако она ничего не могла поделать. Непослушные старые ноги не могли даже спустить ее вниз во двор, так что все, что ей оставалось – это проводить время взаперти. Единственной связью с землей для нее оставались многочисленные цветочные горшки, разбросанные по всей квартире. Это они заставляли ее подыматься с постели и потихоньку, опираясь на стены, проходить по всем комнатам. Не всегда ее встречали радостно, не всем нравилось, что бабушка постоянно к ним заходит. Не могла порадовать родных она ни младенческой чистотой, ни детским весельем, ни девчачьей красой, ни хозяйской рукой. Все осталось в прошлом. Но ей по-прежнему хотелось жить, и она тянулась ввысь вместе с ростками, как бы не пригибало ее время вниз. Возясь с цветами, она сама оживала, ведь чувствовала свою необходимость для дома. Узловатые загрубевшие руки не могли вкусно готовить или вязать носки, зато для земли они творили чудеса. Под ее заботливыми пальцами каждое растеньице становилось прекрасным.
Но однажды бабушка не досчиталась одного из любимых цветков. Азалия готовилась пышно распустится, и бабушка предвкушала как осторожно будет ощупывать махровые лепестки, чтобы из размытого розового пятнышка сложить картину настоящей ее красоты. Но вместо этого она прикоснулась к опрокинутому горшку, а чудесная азалия лежала выдернутая и иссохшая, словно побывала на поле брани. Появившееся у её ног рыжее пятно рассеяло недоумение. Оно терлось и громко раскатисто мурчало. В иной раз бабушка непременно провела бы ладонью по густой шерсти, чтобы пятно приобрело форму кота, однако сейчас она предпочла оставить его всего лишь пятном.
- Кота следует держать во дворе, - строго сказала она другому пятну, куда побольше, в голубом платье.
- В каком дворе, баба Маня? - спросило пятно.
- На улице, - сказала бабушка. - Нечего его в доме держать, все портит.
- То есть просто выкинуть? - почему-то завозмущалось пятно.
- Нет, просто пусть на улице живёт, - объяснила бабушка. - Будем кормить его. У нас всегда кошки во дворе жили.
- Ну так мы в квартире живем, а не в селе, - упрямилось пятно. - На улице он может погибнуть, там столько машин, и собаки...
- Ничего, приспособится, - бабушка стала терять терпение. - А то разбаловали в край, столько всего изгадил, зато на подушках дрыхнет. И зачем такой кот вообще нужен? Не выживет, так не выживет, туда ему и дорога...
Голубое пятно прижало к себе рыжее.
- Нет! - вскричало оно. - Это из-за того цветка несчастного? Не нужен он мне! Можете все цветы забрать или выкинуть - мне все равно!
- Ах, не нужны?! - теперь и бабушка кричала. - Выбрасывайте! Все выбрасывайте! Можете и меня выбросить!
На шум сбежалась вся семья. Маленькие дети не переставая повторяли, передразнивая: "Не нужны! Не нужны!". Полетели цветы с восьмого этажа. Не легко, как птицы, а грузно, тяжело земля тянула к себе землю. Часть горшков отнесли в бабушкину комнату, но остальные ставить было некуда, так что полетели они со всех подоконников. Дети весело смеялись. Они не знали, какой болью отзывается каждый глухой удар в бабушкином сердце. Медленно продвигалась она в свою комнату, полная густой тягучей обидой до макушки. Эта обида срывалась с ее губ при каждом шаге, словно расплескивался доверху наполненый кувшин. Она взглянула поверх голубого пятна в бледное пятнышко и неожиданно, как молния, сверкнули на неё небесного цвета глаза. И поняла бабушка, что это внучка ее, которую она с измалку няньчила. Вспомнила чётко и ясно все о ней, начиная с какой она была крохой, когда принесли из роддома и заканчивая прошлой субботой, когда привела на знакомство своего молодого человека. Вспомнила все. Кроме имени. И бабушке так захотелось объясниться с внучкой, ведь невозможно живя столько лет вместе быть настолько чужими.
- Даша... то есть Маша... - бабушка запнулась, - я хотела сказать Ксюша...
- Вот видишь! - воскликнула внучка. - Ты даже имени моего не можешь вспомнить!
Под новым укором бабушка ещё больше согнулась, но все же доковыляла до спальни. Долго она лежала, точно как та азалия, вырванная с корнем. Пыталась спугнуть одиночество бормотанием телевизора, но там показывали все то же: ограбления, убийство, война... Ведущий новостей отключился на полуслове. Даже к цветам, беспорядочно сгрудившимся у окна, ей не хотелось подходить. Она знала, что новопринесенным не подходит это освещение и они все равно обречены медленно погибать. Так же как и она. Сердце защемило, закололо с новой силой. Бабушке уже было не страшно, она готова была отдаться этой новой неведомой силе, что тянула ее за собой. Но тут она вспомнила, что мужчин забрали на фронт, в доме одни женщины и представила как же им будет тяжело тащить её тело с восьмого этажа. Нет, нужно дождаться их возвращения, только бы дождаться, а там будь что будет. Превозмогая боль в груди, бабушка села на постели, чтобы дотянуться до старинной иконы. Она набожно коснулась губами шероховатой деревянной поверхности и словно ясно увидела незрячими глазами светлый лик Девы, которая в раскрыты руках держала покров. Хотелось бабушке прочитать молитвы громко, нараспев, как пела она когда-то в церкви. Но все молитвы куда-то запропастились. Тогда она решила попросить о здравии родных, но имена ускользали от неё, ныряли как рыбы, скрываясь в глубоких омутах памяти. Стремилась обратиться к святой, но вдруг поняла, что забыла и ее имя. А сердце продолжало сжиматься в тисках. "Как же зовут Деву? Как ее имя?" - шептала бабушка. Она заметила краем глаза тень в дверях, но стоило ей повернуть голову, как та исчезла. Наверно, показалось. Боль сильнее грызла старое сердце, похоже, жёстким оно выдалось для ее гнилых зубов. А в дверях снова выросла тень, но теперь она приближалась и уже тянула к бабушке тонкие бледные руки... Но вместо старушки тень коснулась иконы, провела по ней ладонью, словно вытирая, и вспыхнул огонёк в лампадке, освещая темную комнату.
- Мария, - выдохнула тень, и по голосу бабушка узнала внучку.
И молитва родилась из уставшего больного сердца, полилась из уст, как ручеек по весне, беспорядочно, грубо, но усердно и преодолевая все на своём пути. И молилась она до тех пор пока не стало в сердце тихо и мирно, как в храме. Только тогда она открыла глаза и заметила, что внучка все ещё здесь.
- Спасибо, - искренне произнесла бабушка. - Дай тебе Бог здоровья.
- Я вот подумала, баба Маня, - торопливо из-за неловкости говорила внучка, - может вернуть цветы на все подоконники? Без них как-то неуютно. А кот больше не будет, это случайно вышло.
- Конечно, - ответила бабушка.
- Правда их сейчас мало, - продолжала внучка. - Хорошо было бы расплодить, а как я не знаю. Но вы ведь подскажете мне, бабуля? Я бы хотела научиться заботиться о цветах как вы это умеете.
- Конечно, - снова сказала бабушка и уверенно добавила: - Машенька.
Внучка вдруг быстро подошла и обняла бабушку, и это было красноречивее всех слов на свете.
И долго они сидели, обнявшись - три Марии.
