Не авторитет, а пример

Много лет назад в мире расцвела мода отбирать для гимнастики, музыки, математики, балета, шахмат, фигурного катания и прочих занятий детей в самом нежном возрасте. «Чтобы талант не пропал, его нужно обнаружить как можно раньше (покуда он пластичен), и отдать в огранку не в случайные руки, а истинному мастеру. И все это ради вашего же блага!» - начертано на знамени охотников за талантами. «Развитию твоих способностей будет служить и поклоняться весь мир, - обещают они. – Но бойся оступиться! Как только ты сорвешься или просто станешь похож на обычного человека, мир тут же забудет и отвергнет тебя!» К счастью, культ вундеркинда, чудо-ребенка все еще не так стремительно прививается в России.

Даже не слишком богословски подкованные русские люди чувствуют, что чудеса‚ таланты и даже святость даются человеку свыше‚ и потому родители, а вслед за ними и общество, прежде всего, должны прославлять Создателя, а потом уже любоваться творением. Наверное, поэтому наша земля подарила миру так много людей, чьи таланты не только прославили, но и освятили ее. Одним из первых в этом ряду, напоминая нам, до какой высоты способен подняться русский человек, просвещенный Словом Христовым, стоит имя преподобного Сергия Радонежского.

Имя Сергия известно всем православным людям в России. Однако о нем самом мы до сих пор знаем не так уж много. До сих пор, к примеру, неизвестно, из какого именно ростовского боярского рода он происходит. Неясно описаны самые первые и самые трудные годы его лесного подвижничества. Не найдено даже официального решения о его церковном прославлении.

Первое житие святого, удивительно мягко и живо написанное его учеником Епифанием Премудрым, тоже не содержит всех этих формальных сведений. Однако в нем есть нечто более важное: рассказ о том, как человек, которому поначалу не давалась грамота, не оставивший после себя ни одной книги‚ встает у начала всей русской культуры Московского периода. Открывает дверь, ведущую из глухой подмосковной тайги прямо в глубину Божьей премудрости‚ во все тайны человека и мира. Эта жизнь видится нам чудесной, потому что мы не можем разделить в ней плоды небесной помощи и его собственных трудов.

Сергий всю жизнь старался уйти от мира‚ не принимать на себя решения судеб окружавших его людей‚ не вмешиваться самочинно в происходящие вокруг события. Однако все бытовые и исторические подробности эпохи так тесно сплетены в его житии‚ что, кажется, нет такой стороны русской жизни второй половины XIV века, которую бы он не освятил, где бы не осталось следов его бережного благословения. С самого начала своей жизни‚ еще даже до земного рождения мальчик, которого тогда звали Варфоломеем, отмечен небесными знамениями. Он трижды кричит во время церковной службы, находясь в чреве матери. Отказывается брать грудь матери в постные дни, не принимает молока от кормилицы. Родители его ясно осознают, что в их семье происходит явление святого. Однако же им не приходит в голову каким-то образом возвысить своего ребенка‚ отделить его от других на основании проявившихся в нем талантов. Варфоломея в детстве оберегают, но не более‚ чем следует лелеять каждого ребенка. Его не освобождают ни от домашнего труда, ни от повседневных обязанностей, ни от школьного обучения. Кстати, любой человек‚ даже святой‚ не представляет собой идеала земного совершенства. Мы видим, что такой важный для христианина предмет‚ как грамота‚ дается ему хуже, чем братьям. И все окружающие мягко, но настойчиво требуют от него усилий и старания в учебе. Преподобный как будто не оправдывает их ожиданий. В житии прямо говорится, что Варфоломей учился читать «не прилежно» и «не слушал учителя». Такое отношение к учебе не одобряется, но искупается тайной молитвой мальчика к Богу.

Чудесное исполнение этой просьбы не должно наводить нас на мысль о пренебрежении к труду (им наполнена вся жизнь преподобного). Здесь скорее нужно видеть проявление равной милости Бога ко всякому просящему. Школьный период жизни преподобного более всякого другого развенчивает мысль о каком-либо превосходстве святого над прочими людьми. Для русского просвещения‚ для православной культуры чужда мысль о заранее избранной «духовной элите»‚ предназначенной для власти или руководства «невеждами». Сергий сам был подобным невеждой‚ а, получив доступ к премудрости, никогда не забывал, Кому она принадлежит. Не забывал он и послушания. Имея перед собой уже ясно видимую жизненную цель, монашество‚ он, тем не менее, смиряет себя ради отца и матери, оставшись ухаживать за ними.

Все‚ кто привык болтать о том, что монашество учит человека «презирать семью и бежать от жизни в пещеру»‚ найдут в этой главе жития совершенно иной пример. Человек по-настоящему верующий никогда не пройдет «по людям» ради исполнения своего самого высокого желания, но‚ напротив‚ охотно «наступит на горло собственной песне»‚ когда увидит нужду ближнего. Варфоломей, вся жизнь которого была великой жертвой Богу, начал свой подвиг с малой жертвы своим родителям‚ и‚ что особенно важно‚ сделал это с радостью. С радостью же он приступает и к осуществлению дела своей жизни‚ постижению Троицы. Поражает философский размах этого труда. Догмат о святой Троице – труднейший для понимания в христианстве. Он не был полностью раскрыт для простонародья не только в Киевской Руси и в Европе, но и в самой Византии. Именно на почве учения о Троице в христианстве возникали самые серьезные расколы и ереси. Высота тайны триединого Божественного Существа‚ казалось‚ должна была испугать человека‚ с таким трудом научившегося читать. Однако Варфоломей берется за проникновение в нее также решительно‚ как уходит из мира.

Заметим, свой храм в лесу он строит и освящает вместе с братом еще до пострижения в монахи. Идея строительства и самая тяжелая часть труда принадлежит ему, однако он отказывается от дерзости самовольного поиска истины и ждет, пока старший брат не решит, кому будет посвящен храм. В этот момент решалась судьба Русской Церкви, да и всей русской культуры. Попробуйте представить себе Россию без Лавры, без Андрея Рублева, без тысяч храмов в честь Святой Троицы. И такое решение передано «автором» в чужие руки, причем у него уже был ответ на свой вопрос. Тут имеет значение не только смирение перед старшим, но и внутренняя честность‚ присущая всякому исследователю. Каждый‚ кто приступает к изучению и познанию Бога‚ человека или мира‚ не смеет настаивать на своей догадке‚ прежде чем не получит ее подтверждения извне. Жаждущий открыть нечто миру‚ пусть выслушает сперва, что говорит ему мир. «Больший из вас да будет вам слуга». Это уже другая страница жизни преподобного.

Постригшись в иноческий чин с именем Сергия и пройдя через тяжелый период одинокого подвижничества, он оказывается перед необходимостью устройства общежительного монастыря. Его более всего тяготит необходимость начальствовать над братией‚ распоряжаться по хозяйству‚ руководить их духовным деланием. Традиции старчества были в ту пору почти утрачены на Руси. Игуменство открывало перед Сергием искушение занимать подчиненных тем трудом, которого он не сносил сам. И потому он не мог исполнить игуменского служения, не увеличив своей повседневной работы. Епифаний пишет‚ что преподобный «без лености братии‚ как купленный раб‚ служил: и дрова для всех колол‚ и толок зерно‚ и жерновами молол, и хлеб пек‚ и еду варил... обувь и одежду он кроил и шил; и из источника воду в двух ведрах черпал и на своих плечах в гору носил и каждому у кельи ставил».

Особенно удивителен рассказ о том, как преподобный Сергий выстроил одному из пожилых братьев крыльцо, взяв за целодневную работу корзинку гнилого хлеба. Кому-то это может показаться юродством, но если вспомнить, что в обители тогда был голод, и монахи роптали на игумена, требуя от него разрешения собирать милостыню, такой поступок становится понятным. Только своим личным примером учитель мог убедить учеников в том, что хлеб нужно добывать трудом собственных рук.

Рассказ о голоде напоминает нам еще об одной черте характера святого‚ о его терпении. При том гармоничном сочетании труда и молитвы, которое было присуще Сергию, он ничуть не тяготится бедами и скорбями, посещающими монастырь. Не спешит скорее разрешить их, хотя сознает, что имеет для этого возможности. Он доверяет Богу до самого конца и тогда‚ когда не прозревает явного смысла событий. В результате хлеб в голодающую обитель привозят ангелы, а родник пробивается на самой вершине холма. Вернувшийся в Троицу старший брат пытается затеять спор о первенстве. Преподобный уходит от этого спора. Уходит в буквальном смысле слова‚ пешком, не пытаясь ответить, не требуя заступничества митрополита или князя‚ даже не прося Бога восстановить справедливость. Прожив год на реке Киржач и основав новый, Успенский монастырь‚ он также легко возвращается. Его настолько трудно смутить, что когда крестьянин, пришедший издалека посмотреть на прославленного игумена, отказывается узнать Сергия в оборванном старике, копающем грядки, преподобный только ласково отвечает: «Не печалься! Что ищешь и чего желаешь, тотчас даст тебе Бог».

Монашество пренебрегает миром, но не людьми в нем. Преподобный бежит от человеческой славы, но приветлив к людям и скор на помощь. Для него равны и несчастный отец, принесший умершего сына‚ и великий московский князь Дмитрий‚ идущий на битву с татарским ханом Мамаем.

В связи с Куликовской битвой политическая роль Сергия проступает очень отчетливо. Его благословение русского войска на брань придает сражению духовный характер. Все воины становятся не только защитниками Русской Земли, но и мучениками за веру. Даже иноки Пересвет и Ослябя берут в руки оружие. Преподобный Сергий принимает всю ответственность за исход сражения‚ решительно связывая судьбу Русской Церкви с удачей княжеского похода. О победе открыто служится многочасовой молебен. Но вот победа одержана‚ и князь с митрополитом Алексием просят святого принять сан епископа, а потом и митрополита. И преподобный также решительно отказывается, обещая в случае повторения просьбы уйти в леса‚ «туда, где его никто не сыщет». Одно дело – стоять за правду‚ другое – принимать почести.

Нельзя не сказать и о рукотворном наследстве преподобного Сергия. Кольцо монастырей‚ опоясавших Москву и осветивших дикие северные дебри‚ отковано в Лавре. История каждого из них – это история его основателя‚ часто ученика преподобного‚ или же послушника его учеников. Через столетие после смерти святого мы уже видим поразительное разнообразие типов подвижничества от Иосифа Волоцкого и Пафнутия Боровского до Нила Сорского и Кирилла Белозерского. К этому многоцветью Сергий тоже приложил свою руку. Возможность различных духовных путей к единой цели доказывает, что он основал в Лавре не партию‚ не орден, а братство христиан, главная задача которых подчиняться не людям и уставам, написанным людьми, но самому Богу. И как братья они не похожи друг на друга, но все чем-то неуловимо напоминают отца.

Преподобный Сергий почти на 400 лет определил общий тип русской святости, а когда время совсем уже изменилось, его достойным наследником явился преподобный Серафим Саровский. Пытаясь определить место преподобного Сергия Радонежского в истории русской культуры и просвещения, хочется напомнить, что мы имеем дело не с ученым, а с мудрым человеком. А значит, это скорее не авторитет, а пример. Пример не только для подражания, но и для измерения.

Его житие позволяет проверить соответствие раскрытия таланта сегодняшних ученых‚ преподавателей, руководителей и даже подвижников, тому, как человек может активно участвовать в человеческой истории, оставить в ней яркий, ни на кого не похожий след и при этом ни разу не наследить. Может уже на земле стать причастным Небесной Славы. И это не метафора – в житии есть маленькая глава, которая прямо рассказывает о том, как в его чашу на литургии сходил Божественный Огонь! Учивший всю свою жизнь умеренности и смирению во всяком деле духовном и земном‚ преподобный Сергий сам стал мерой нашей православной культуры. Первые результаты наших сравнительных измерений, возможно, будут неутешительны, но отчаиваться, наверно‚ не стоит. Ведь такая мера дается не каждому народу.

Статьи по теме: