 | Павел Скрыльников |
– Молодой человек, а вы, случаем, не на фестиваль?
Я утвердительно киваю головой. Вместе с новым спутником мы некоторое время блуждаем вокруг выхода из метро, тщетно пытаясь определить, в какую сторону нам идти на фестиваль славянской культуры «Наследие предков». Пожилой мужчина, идущий рядом со мной, – язычник. К родноверию, по его словам, он пришел длинной дорогой – успев и поинтересоваться эзотерикой, и, разочаровавшись в ней, побывать в православных монастырях, однако так и не удовлетворив в них своего духовного поиска.
Дойдя наконец до искомого парка, мы расходимся в разные стороны – он идет пожать руку друзьям, а я отправляюсь рассматривать только начавшую разворачиваться небольшую ярмарку. Над разложенными на лотках украшениями, амулетами и резными деревянными статуэтками поблескивают под солнцем прохладного сентябрьского дня кресты храма Первопрестольных апостолов Петра и Павла. Рядом звенят шаманские бубенцы.
Русское православие и русское родноверие разделяют одну важную общую характеристику: они русские. Это обстоятельство, объединяя их, делает сложными взаимоотношения тысячелетней Церкви и феномена второй половины XX века.
Календарь – «Месяцеслов» – Славянского центра «Красотынка», одного из крупнейших неоязыческих храмов России, насчитывает четыре десятка праздников. Что же за люди собираются на них целыми семьями, чтобы почтить своих старых (или новых?) богов?
Неоязычество – явление для современной России не такое уж и новое; достаточно давно оно существует и в Европе. К неоязыческим движениям относят, например, ставшую известной в пятидесятые годы двадцатого века викку и возникшую в семидесятые годы в северной Европе религию Асатру – попытку возрождения древнескандинавских верований. Реконструкция наследия предков вообще занимает важное место в идеологии современных язычников. Первым текстом, который исследователи называют неоязыческим, стало появившееся на страницах самиздата еще во времена Советского Союза, в 1970 году, «Слово нации». Собственный вклад в становление нового движения внес советский еще диссидент Александр Добровольский, более известный под именем Доброслав. Повороты его жизненного пути (достаточно будет сказать, что он начал свой путь убежденным сталинистом, получил тюремный срок за организацию национал-социалистической партии и был крещен священником Глебом Якуниным) сформировали учение, в котором арома-йога, теософия Блаватской и пафос защитника окружающей среды переплетены с национализмом, яростным обличением плутократического иудокапитализма и воспеванием вечно творящей силы «исполинского, необрезанного, торжествующего русского хера», образом которого Доброславу представляется колокольня Ивана Великого в Кремле.
На рубеже двадцатого и двадцать первого веков сложились первые крупные организации родноверов – союзы общин. В 1997 году московская, калужская и обнинская создали Союз славянских общин славянской родной веры, действующий по сей день. Сегодня существуют ССО СРВ, Круг языческой традиции, Велесов круг – главную свою задачу эти организации видят в возрождении и сохранении исконной языческой славянской культуры и осмыслении наследия предков – разумеется, такого, каким они его видят; и взгляд этот своеобразен. Чего стоит название «Древнерусская инглиистическая церковь православных староверов-инглингов» (не имеющая, разумеется, никакого отношения ни к старообрядцам, ни к православию), чьи «Славяно-арийские веды» стали притчей во языцех и именем нарицательным для духовной литературы сомнительной подлинности. Но люди ищут в неоязычестве не богословских высот и вероучительной стройности. Праздники и обряды родноверов привлекают внимание легкостью доступа, сравнительной простотой и (а это, возможно, самое важное) обилием активного времяпрепровождения: богослужения непременно включают в себя элементы забавы. «Запрещено отказываться от игрищ!» – гласит, например, анонс июньского праздника огня; и даже объявление о сборе общинников на работы по сооружению кузницы заканчивается призывом «взять с собой походные принадлежности». Сложно оценить количество неоязычников и еще сложнее – тонкости и нюансы их мировоззрения, которые часто и вовсе остаются неотрефлексированными. Впрочем, подобная открытость и общедоступность нередко провоцирует несерьезное отношение к родноверам – некоторые лидеры общин не слишком довольны ситуацией, при которой «тусовщики» рассматривают их собрания как ни к чему не обязывающий отдых в выходной день.
Однако ошибкой было бы сказать, что пресловутые «тусовщики» (так их назвал в разговоре со мной верховода одной из костромских общин) не имеют никакого отношения к родноверам и что русское неоязычество – это прерогатива исключительно больших групп с выраженными иерархией и вероучением. Открытый характер этого движения с неизбежностью размывает его границы: сложно оценить количество людей, не примыкающих к неоязыческим организациям, но разделяющим в той или иной степени их убеждения, и еще сложнее отметить нюансы и особенности индивидуальной веры каждого из них. Фактически, родноверие популярно настолько же, насколько популярны фолк-группы и связанная с ними атрибутика; эзотерика инглингов популярна настолько же, насколько популярны телевизионные выступления «языковедов», находящих в фамилии первого космонавта двукратное повторение имени египетского бога солнца.
Открытость и размытость границ, однако, привлекают в ряды родноверческих организаций не только безобидных захожан. Взгляд язычников на русскую историю и историю русского православия специфичен. Главным для многих родноверов направлением духовного поиска является фиксация их «русскости», ощущения себя частью огромного народа, приведение быта современного городского человека к гармонии с природой, с историей, с ним самим. Проще говоря, многие ищут в родноверии собственную этничность и национальность. А в русском православии, в церкви, они не видят возможностей для этого – православие кажется им навязанным, чуждым, непонятным. И это не потому, что их, подобно язычникам древности, еще не коснулся свет Христовой веры. С христианской традицией многие родноверы знакомы из первых рук и относятся к ней в лучшем случае как к задрапированному формализму; распространены обвинения церкви в воровстве. Неприятие церкви как части этнической и национальной идентичности провоцирует и неприятие христианства как такового. Христианской жертвенности, часто провозглашающейся фальшивой, противопоставляются сила и воинский дух; подобная идеология слабо защищена от злоупотребления. Готовившие серию взрывов в Москве (в числе объектов были и мечеть на Поклонной горе, и храм Николая Чудотворца Мирликийского в Бирюлево) Давид Башелутско и Станислав Лухмырин причисляли себя к родноверам.
Люди ищут в неоязычестве не богословских высот и вероучительной стройности. Праздники и обряды родноверов привлекают внимание сравнительной простотой и обилием активного времяпрепровождения: богослужения непременно включают в себя элементы забавы
Принимая во внимание содержание «Слова нации» и деятельность некоторых неоязыческих организаций, как крыло радикального национализма родноверов рассматривает и исследователь В. А. Шнирельман. В то же время полулегальный, несмотря на признание ССО СРВ религиозной организацией, статус родноверия оставляет его уязвимым к атакам противников. Недавно в группе журнала «Родноверие» появилось сообщение о разрушении в день празднования Пасхи капища ногинской общины; ранее в этом году в Киеве была сожжена установленная украинскими язычниками статуя Перуна, причем это был не первый случай поджога. Эти обстоятельства и далеко не всегда критичное отношение к собственной истории, открытые границы, патриотический и национальный порыв язычников создают для них постоянную угрозу провала язычества как «родной веры» русских и превращения его в боевую идеологию экстремистов.
Родновер Максим Макаренков, московский писатель и журналист, так пишет о современном язычестве тех, кто к нему приходит, и взгляде на него со стороны: «Если говорить о каких-то общих чертах, то это осознание ответственности за свои поступки, огромное уважение к Предкам и стремление сохранить и укрепить традиционные семейные ценности, а также тяга к тому, что сейчас принято называть национальной или этнической самоидентификацией. Если коротко, то это искатели Русской идеи. Замечу, я говорю сейчас не о сектантах, вроде инглингов, и не о тех, кого православные священники с грустным вздохом называют захожанами. В данном случае я имею в виду именно церковь как социальный институт, а не веру как таковую. Увы, но это так. Много серьезных исследователей, этнографов, рабочих, есть сельские учителя – социальный состав полностью соответствует картине в современном обществе.
К обрядам люди относятся спокойно и с пониманием, особенно когда убеждаются, что не будет свального блуда, поедания христианских младенцев и прочих страшилок, которыми пугают желтые издания. Конечно, бывают неприятные исключения – хулиганы и активисты экстремистских религиозных группировок рушат капища, но это отморозки-хунвейбины, которым все равно, что крушить, главное, чтобы их действия можно было оправдать.
А в обществе отношение совершенно спокойное. Большинство наших православных знакомых мирно относятся к языческим обрядам и мирововоззрению, руководствуясь прекрасными словами молитвы святого Ефрема Сирина: «Даруй ми зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков».
Праздник Велеса в подмосковном лесу подходит к концу. Смеркается, и я стараюсь выжать еще несколько фотографий из стремительно разряжающегося планшета. На вытоптанном круге перед деревянным богом ведет обряд волхв Белояр. У него много дел – он по очереди нарекает новыми славянскими именами долго готовившихся к этому общинников, а их на празднике немало.
– Слушай… А как девушку сейчас назвали?
Я оборачиваюсь и ловлю взгляд девочки лет десяти.
– А ты что же, не спросила?
– Я стесняюсь…
– Ну, хорошо, – я называю имя, – вот как.
– Красиво… Я тоже такое хочу.
– Подрасти сперва.
– И подрасту!
Мы некоторое время смотрим на волхва. Голос девочки становится очень серьезным:
– Видишь, какой у волхва бубен?
– Вижу.
– Мне папа сказал, что когда я вырасту (моя собеседница с нажимом произносит это, давая понять, что с мнением папы стоит считаться), у меня будет такой же! И я его своим детям передам. А они – своим. И так дальше, и дальше, и дальше, чтобы… (девочка запинается на секунду и продолжает) чтобы из поколения в поколение! И еще папа сказал, что это называется – «предки». Понимаешь?
Я киваю головой.
