Беседовала
Узнав, что эта хрупкая, милая девушка, заглянувшая в нашу редакцию, несколько лет назад была миссионером в Африке, я изумилась. И не смогла пропустить возможность договориться о встрече и задать роившиеся в голове вопросы.
– Вероника, что это было? Как Вы туда попали? С какой целью и в какой компании?
– У меня был такой период – пять лет из пятнадцати моей церковной жизни, когда училась в университете, я жила как бы на два дома. Я ходила в православный храм, но при этом посещала проповеди и общалась с баптистами, много ездила с ними в детские лагеря. У них очень развиты миссионерские поездки. А поскольку у меня был хороший английский, меня брали переводчиком, чтобы общаться с американцами. А еще у меня всегда был такой энтузиазм – хотелось мир спасать. И вот, когда мне было 19 лет, мне предложили двухнедельную поездку в Гану, в Западную Африку.
Есть такая международная организация, которая занимается переводом Библии на языки, на которых ее еще нет. Причем некоторые из этих языков не имеют письменности – это языки разных народностей в отдаленных уголках мира. Мы – я и еще восемь человек – поехали в Гану в поддержку переводчиков, которые жили там и переводили Библию на местные, туземские языки. В Гане насчитывается 75 диалектов, и многие из них не имеют письменности. Русская семья, к которой мы приехали, жила среди одной из народностей, которая как раз не имела письменности. На момент нашего приезда они составили для них алфавит, как когда-то Кирилл и Мефодий для нас. Потом стали, используя этот алфавит, издавать местные сказки и начался перевод Нового Завета, это было в 2008 году. Недавно, в 2017 году от них пришло письмо о том, что они уже завершили перевод Библии, и в 2018 собираются ее издавать.
– Что Вы увидели, приехав в Гану?
– Для меня было странным, что люди-соотечественники говорят между собой на английском. Гана поделена на народности. Государственный язык там английский (от колонизаторов), и это единственный общий для всех ганцев язык. У людей, живущих в разных народностях, разные диалекты. И для них это в порядке вещей: когда ты знакомишься с человеком, он по умолчанию знает английский, потому что в школах преподавание ведется только на нем. И еще они говорят так: я знаю язык, язык папы и язык моей народности. Они даже не задумываются о том, что это сложно. А поскольку языки не имеют письменности, они все на слух ловят.
– Насколько они религиозны?
– Христианство – официальная религия, и христиане составляют большой процент, особенно в столице. В городах принято даже цитаты из Библии писать над названиями магазинов, на маршрутках. Вот особенно на маршрутках, на них цитата из Библии может быть вместо номера, который сложно запомнить. Это как визитная карточка. И иногда очень смешно: стоит какой-нибудь салон красоты, а под вывеской – цитата из Библии.
Тогда, в 2008 году было порядка 70% христианства, завезенного колонизаторами – протестанты, католики в основном. Православных на тот момент, по-моему, не было. В какой-то степени присутствует мусульманство, и при этом везде – их традиционные языческие верования. Есть четкое деление по деревням: когда мы от аэропорта ехали вглубь страны (8 часов), было видно, где мусульманская деревня, а где христианская. Мусульманские деревни очень закрытые, можно сказать, враждебные, там нельзя фотографировать, местное население неприветливое. Христианские деревни поживее. Мы жили в одной из них.
– Не страшно было ехать туда?
– Ну, мне же было 19 лет. Моей маме было за меня страшно, мне – нет.
– Надо было как-то специально готовиться? Прививки какие-то делать?
– Да, обязательно. По-моему, даже для получения визы надо было предоставить книжечку с указанием всех сделанных прививок. Был перечень из пяти обязательных. При этом от самого распространенного заболевания – малярии – прививки не существует. Поэтому нужно было заблаговременно пить антибиотики, в период проживания там и еще две недели после, чтобы не заболеть малярией. Но вообще там люди малярией болеют достаточно часто. Лекарства от нее продаются только там, и мы их специально покупали на случай, если уже в Москве заболеем. Если лекарство принять в течение двух суток, то болезнь просто как грипп проходит. А в Африке она часто приводит к летальному исходу, потому что люди живут бедно и просто не могут купить лекарство.
– Какие стереотипы у Вас разрушились по прибытии в Гану?
– Сначала, когда мне сказали, что нужно ехать в Африку, я, конечно, представила себе всякое разное вроде местных жителей, которые будут кидаться камнями в белых пришельцев. Но нам сказали, что Гана – самая дружелюбная из всех африканских стран, и в общем-то, мы в этом сами убедились. Правда, иногда это больше такое заигрывание: мол, вы богатые, и надо с вами подружиться.
В столице, когда только прилетели, мы почувствовали некий напор. Когда пытались сесть в маршрутку, чтобы доехать до места, нас все облепили, шумели. И мы, честно говоря, испугались, потому что людей было много, и все что-то кричали, и я не могла разобрать, что. Выглядели они довольно агрессивно. А оказывается, просто каждый вежливо предлагал свое такси: «садитесь ко мне!», «садитесь ко мне!» Мы для них «богатые белые люди», и нас очень хорошо было видно. Все хотели себе таких клиентов.
Когда мы наконец поехали, мы сразу столкнулись с поражающей африканской природой. Первое впечатление от нее – что все очень большое, просто огромных размеров, и очень зеленое. Растения-переростки с огромными листьями и плодами. Нам предстояло ехать 8 часов, и вокруг все было такое красивое!
– При слове «Африка» сразу представляется пустыня или саванна…
– А там наоборот – просто буйство зелени, все очень, очень зеленое. Еще почти через всю страну тянется озеро Вольта, вдоль него мы тоже долго ехали. Дорога, конечно, разбитая, при этом в машине спидометр не работал, дверь не держалась – ее ассистент водителя держал веревочкой. Вот так и ехали. Но люди там очень душевные, прием нам оказали просто невероятно хороший. Нас поселили в президентском домике. Люди там очень любили своего президента (он недавно умер) за то, что он их страну реально поднимал. Провел водопровод и электричество. И так как он иногда приезжал погостить, для него специально построили домик с водой, туалетом, душем – очень навороченный по их меркам. Нас в этот домик и поселили, чему мы были очень рады. Вода там, кстати, только холодная, потому что в горячей нет необходимости, жара же постоянная.
– Что Вас больше всего впечатлило в деревне?
– Люди там очень любят все носить на голове: корзины, сумки, кувшины... Поэтому и осанка у них превосходная. Грузы на голове, детей на себе, – они их лентами к себе привязывают. У меня тогда еще не было ребенка, и я не особенно впечатлялась этим: ну носят и носят. Сейчас, когда фотографии пересматриваю, прямо поражаюсь. Они даже малышей до годика с собой берут в поле.
Детский сад у них – просто четыре голых серых стены, – на меня очень гнетущее впечатление произвел. Детей в семьях помногу. У них есть такая особенность, что до 18 лет все дети ходят бритые, из соображений гигиены, так что непонятно, где мальчик, а где девочка.
На всю деревню было всего два холодильника: у миссионеров и у судьи, который вышел на пенсию и по их меркам был очень богат. У него был холодильник и телевизор – показатель большого богатства. Мы к нему заходили в гости, ну, мы же «богатые белые люди», он пожелал нас у себя принять. И я помню, что телевизор у него стоял, как украшение, для статуса, он включил какой-то там канал, чтобы было видно, что вот он, телевизор. В той деревне, где мы жили, есть электричество, появилось оно сравнительно недавно благодаря тому президенту, которого они очень любили.
Никакой ужасающей бедности я там не увидела. Вообще ощущение было такое, что деревня приблизительно как у нас в России. Разве что люди другого цвета – вот и все почти отличия. Вот еще что было комично: там же экватор рядом, широта – всего 5 градусов от него. Темнеет всегда в одно и то же время и зимой, и летом. Каждый день в семь часов вечера уже темно. Фонарей на улице практически нет, но мы все равно гуляли по деревне, тепло же. И… их не видно. Идет тебе навстречу одна белая футболка. Если кто-то из наших идет, то видно весь силуэт, а на местных видно только одежду, если светлая надета. Это было очень забавно. Я как-то вообще раньше не задумывалась, что в темноте темнокожего человека может быть не видно.
Еще в нашей деревне была маленькая-маленькая текстильная фабрика, они там на старых деревянных станках всякие национальные ткани делали. Нас туда на экскурсию водили. Тканая ткань, кстати, очень дорогая. Есть специальные шарфы, которые они ткут для украшения, накидывают поверх платьев – и это такой признак статуса.
В нашей деревне население было примерно 1000 человек. Это главная деревня у народности аватимы (всего эта народность насчитывает восемь деревень). На эту тысячу человек было несколько церквей: католический приход, большая протестантская церковь, маленькая пятидесятническая и еще другие. Большинство людей ходили в протестантскую церковь. И вообще у них так принято, что если вся деревня христианская, то она ВСЯ христианская, но при этом, при общении с местными, мы поняли, что искренне верующих христиан (как и у нас) не так уж и много. Да, все ходят в церковь, потому что это обязательно нужно, но, на всякий случай, курочку шаману заносят. Шаманство там тоже очень принято.
– И какая при этом у вашей группы была задача?
– Так как деревня уже была христианская, нам проповедовать и не надо было. Мы приехали в основном для того, чтобы поддержать семью миссионеров, которые там живут и занимаются переводом Библии. В этой семье муж с женой и двое детей. И мы должны были поднять их статус в глазах местного населения. Наши друзья, переводчики, на тот момент уже два года там жили, и говорили, что довольно сложно наладить контакт с местным населением, несмотря на то, что они миссионеры, живут на пожертвования, не богаты, трудятся над переводом и им очень тяжело в чужой стране, все равно в глазах местного населения они были богатыми белыми людьми, которые сидят дома и не работают. Потому что для африканцев (и это не только в Гане) белый человек по определению – «богатый белый человек с большой земли». Для них работать – значит ходить на поле, собирать кукурузу, а эта семья ничего такого не делала. И местным жителям действительно трудно было понять, что работать за компьютером тоже может быть трудно. Местные, конечно, были благодарны за то, что те им Библию переводят, но они не могли этого действительно оценить.
– Каким образом вы должны были повысить их статус?
– Мы приехали с проектом для детей. Мы с ними занимались при школе, проводили разные занятия. Нас было восемь человек, и каждый из нас был закреплен за одним классом, и еще нам в помощь было выделено два местных жителя: учительница и помощник от церкви.
В моем отряде был помощник, Дэниел, он из тех, кто был искренне верующим. Он очень тянулся к нам в плане знаний. Из-за того, что Библия у них только на английском, и там не все места понятны, он у нас много спрашивал, разъяснений просил. Не знаю, стал ли он в итоге священником, но он планировал уезжать учиться в семинарии. Надеюсь, что стал…
– Чем Вы занимались с детьми?
– Я вела занятия, связанные с физической активностью. Кто-то поделки делал… Многие дети вообще первый раз в жизни ножницы в руках держали. Еще мы проводили кулинарные мастер-классы, например, готовили торты без выпечки и еще что-нибудь такое. Может быть, московские дети сказали бы, что это им скучно, а для них это было так интересно! В этой деревне люди в самом деле были дружелюбно настроены. Директор школы (кстати, она оказалась из числа искренне верующих) специально отодвинула детям каникулы, так что ходить на наши занятия было обязательно. Иначе родители бы, скорее всего, забрали детей домой, чтобы они по хозяйству помогали.
Две недели мы с детьми занимались. И это было что-то реальное, люди после этого стали благодарить миссионеров, которые там жили. И при встрече на улице стали говорить им не «Здрасте-здрасте», как раньше, а «Спасибо». Просто они пересмотрели свое отношение. В этом и была наша миссия.
Еще мы привезли пожертвования, которые собирали в России на постройку второго здания школы. В их школе не хватало нескольких классов, и дети занимались в каком-то ангаре. Там круглый год жара, школа без окон, и в ней все такое открытое, – есть только пол, крыша и стены. Смотрится это очень необычно. Фактически, у них где улица, там и школа. И, пока мы две недели занимались с детьми, они достроили школу, в основном – недостающие стены, и мы их потом вместе красили. В день нашего отъезда было торжественное открытие второй школы.
Мне очень понравилось, что в Гане нарядной считается национальная одежда. Для грязной работы – сходить на поле или в огород – люди надевают джинсы, футболки, европейскую одежду, а если идут в гости или на мероприятие какое-нибудь – обязательно надевают национальную одежду. Мне кажется, нам этого не хватает. Они сами шьют эту одежду. Мы даже себе купили ткани и сшили наряды. Я думала, что в Москве буду носить, но когда приехала, поняла, что это здесь чересчур ярко. Зато в деревне мы в день отъезда на открытие школы в эти наши наряды оделись. Они как раз в течение двух недель были сшиты.
– Чем вы там питались?
– У них есть национальные блюда, например, они очень часто едят корнеплоды ямса-касава, которые очень похожи на нашу картошку. Из мясного они едят все, что движется – все, что в лесу поймают, то и готовят. Все довольно экзотично. Еще там все очень перченое и острое, и это тоже обусловлено их жизнью, потому что инфекции в таком климате размножаются очень активно, так что дети, в качестве профилактики, можно сказать, с трех лет начинают есть острый перец. Это просто необходимо. Они над нами смеялись: делали для нас, для белых, специальный, неострый рис, а нам все равно было жутко остро. Потом вообще перестали нам перец класть, раз мы такие неженки. Сладкое они не очень любят из-за того, что вся еда и так уже очень приправленная получается. Мы ели в основном рис с курицей, то, что нам привычно, чтобы не сильно себя шокировать. Они предлагали нам попробовать свое национальное блюдо, которое называется Фу-фу. Его готовят из того же корнеплода, ямса-касавы: в большой ступе, как у бабы-яги, с помощью палки этот корнеплод взбивают, и получается что-то наподобие клейстера. Его едят как гарнир к мясу. Нас просто угощали этим, а сами местные часто его едят. Я удивилась, что было очень много молодых коз, но зато ни одной коровы не увидела. Не знаю, это именно в этой деревне, или везде так. Фруктов, конечно, там полно. Одна бабушка нам говорила: «Ой вы бедненькие, у вас ананасы там не растут, в вашей России… Что ж вы там едите?» Мы хотели купить ананасы, но не смогли найти их на рынке, и когда спросили, на нас так посмотрели, мол, зачем ананасы продавать, если они у всех в саду растут, вы чего, люди? Мы каждый день ели фрукты, они там очень дешевые, старались навитаминиться на год вперед.
– Вы хорошо понимали друг друга?
– Национальный язык у них очень своеобразный. В те два раза, что мы были в столице (в день приезда и в день отъезда), я слушала местную речь, и мне казалось, что люди говорят на каком-то своем диалекте, а оказывалось, что это такой английский, но настолько искаженный, что сложно даже разобрать. А я-то привыкла общаться с американцами, у меня и произношение было больше похоже на американское, хотя и с русским акцентом. И, когда я говорила правильно, местные меня не понимали и моих коллег тоже. И сначала мы просто не знали, как нам с ними разговаривать, если мы говорим на нормальном английском, а они нас не понимают. Тогда мы решили, что будем говорить с сильным русским акцентом («зис», «зе кэт»), и нас стали понимать.
Человека там нельзя просто назвать по имени, принято перед ним ставить какое-нибудь определение. Более старших людей они называют тетя и дядя «uncle» и «aunt». Если ты обращаешься, например, к начальнику, к человеку, с которым у тебя формальные отношения, то «мистер» и «миссис», а если к человеку, с которым дружеские – то «брат» и «сестра». Я была для некоторых «сестра Ника». Просто голое имя никогда нельзя называть.
Или, например, есть еще такое, – у них нельзя левой рукой здороваться, да и вообще ничего нельзя левой рукой делать, это считается стыдным. У нас одна девушка была левшой, и она с этим испытывала проблемы. Иногда просто машинально что-то левой рукой делала, а на уроке дети над ней хихикали.
– Вы до сих пор поддерживаете связь с миссионерами, к которым ездили в Гану?
– Я переписывалась с ними через Интернет и узнавала от них разные новости про деревню. Они там прожили 8 или 10 лет, и, когда их дети доросли до 11 класса, вернулись в Россию, чтобы они поступили здесь в университет.
– И они смогли поступить?
– Да, они уже выпустились сейчас. С ними в Гане жила еще одна русская девушка, которая их учила по всей школьной программе. Она специально приезжала, это у нее тоже было как церковное служение. Дети учились дома с ней, а в посольстве сдавали экзамены. Потом она вышла замуж за африканца и там осталась.
Вообще, общаясь с этой учительницей, Таней, мы прониклись тем, что близость к природе способствует тому, что человек верит в высшую силу. Для местных людей там просто нет такого вопроса «А существует ли Бог?» Часто по вечерам она нас приводила в места, которые ей полюбились. Она говорила: «Знаете, я иногда прямо вот тут посреди дороги сажусь и начинаю размышлять и молиться». Мы смотрим вокруг, и там правда – такая красота… Такое единение с природой, с творением, что невозможно не поверить. Только, конечно, вопрос в том, кто как хочет верить. Много как язычников, так и христиан.
– А есть какие-то местные особенности церковной жизни?
– Мне кажется, это может быть интересно. Про православные приходы в Африке я слышала то же самое. В нашей деревне церковь была протестантская, баптистская, но достаточно консервативная и по учению, и по устройству: лавочки там, на которых все сидят… Но при этом, когда у них были песнопения, все вставали, начинали танцевать и хороводами ходить по храму. Так же они делают и пожертвования. Объявляется десятина, они начинают петь, вприпляску подходить к корзине и бросать туда свои пожертвования. Все должно быть весело и с музыкой. Еще часто объявляли целевые сборы для кого-нибудь конкретного. И однажды мы разговаривали с Дэниелом, который хотел стать священником, и я ему мягко так говорю: мол, знаешь, у нас в России не такие церкви, у нас надо спокойно стоять, молиться смиренно. Он так удивился, потом задумался и говорит мне: «Понимаешь, в нашей культуре, если тебе что-то нравится, то ты это выражаешь телом, ты двигаешься. А если ты в церкви не двигаешься, это что получается, что тебе Бог не нравится? Это грешно, это не правильно, в церкви обязательно надо двигаться, это показывает твою степень любви к Богу, степень твоей веры». То есть, если ты не двигаешься, то ты не верующий. Я своими глазами не видела, но слышала, что и в православных церквях у африканцев то же самое. Они как-то находят на Литургии моменты, где можно было бы подвигаться. Не знаю, как, но находят.
Женщины у них любят на себя все понавешать. Я у одной местной женщины спросила: что, это у вас так принято, все такое яркое? А она говорит: да, ведь если женщина не носит украшения, тогда, получается, она такая гордая, что считает себя настолько красивой, что не должна себя ничем украшать. То есть, чем больше ты на себя понавешаешь, тем ты более смиренная, потому что считаешь себя некрасивой. Вот такие вещи надо знать, потому что со стороны это дико выглядит, что они в церкви пляшут еще и вот в этом всем. А оказывается, что это, наоборот, показывает их смирение и любовь к Богу. Такие культурные аспекты надо учитывать.
