Апокалипсис? Не сегодня

У «Воинов Апокалипсиса» Васнецова оказалась непростая судьба. Изначально эта работа с другими сценами, посвященными Откровению Иоанна Богослова, должна была занять свое место во Владимирском соборе в Киеве – в плафоне средней его части. Однако комиссия, руководившая росписью храма, «не нашла возможным допустить эти вещи к исполнению ввиду того, что это не будет понятно для молящихся»^[1]. Таким образом, эскизы Васнецова, в целом одобренные в Москве, остались невостребованными и были сложены на полку. Как мы теперь знаем, навсегда.

Васнецов воспринял отказ комиссии болезненно. Особенно огорчала его причина отказа: «А в старинных церквах “Апокалипсис” изображался, стало быть, опять нужно признать, что в старину люди были понятливее».

Васнецов объединил разные черты двух могущественных государств первых веков нашей эры и создал образ яростного, непобедимого воина, такого, какой испугал бы и современника Иоанна Богослова, и средневекового человека

Надо отметить, что слова Васнецова вполне справедливы. Первые монументальные изображения Апокалипсиса на Руси, сохранившиеся до наших дней, относятся к середине 16 века. Возможно, правда, что самое древнее такое изображение, находящееся в Благовещенском соборе Московского Кремля, взяло за основу несохранившуюся фреску Феофана Грека 1416 года, изображавшую Апокалипсис. Единственный имеющийся у нас эскиз «Воинов Апокалипсиса» очень экспрессивен: благодаря следующим друг за другом всадникам, движение разворачивается из глубины, захватывая внимание зрителя. Взгляд останавливается на белом коне, который в отличие от остальных кажется застывшим. Неизвестно, изменил бы это Васнецов, переделывая эскиз в картину, или этот прием был использован специально, чтобы остановить скользящий взгляд зрителя и заставить его вдуматься, обратить внимание на детали, которые играют важную роль как в самом Откровении, так и в изображении этой сцены.

На белом коне восседает всадник с луком и венцом, пришедший, «чтобы победить»^[2]. Существуют различные версии того, как нужно воспринимать этот образ: кто-то ратует за то, что белый цвет коня, венец и победоносный образ выдают в этом всаднике самого Христа.^[3] Однако большинство исследователей склонно видеть в первом воине Апокалипсиса разрушительную силу армии, победу в кровопролитных войнах. Любопытна внешность этого воина: она совмещает в себе как римские черты, так и черты жителей древних царств Малой Азии. К первым, пожалуй, можно отнести доспехи и развивающийся воинский плащ (лацерну). К азиатским же чертам относятся шкура, покрывающая спину коня, и само лицо воина. Длинные волосы, острая бородка напоминают скорее о парфянах, чем о римлянах. Сознательно или по наитию Васнецов объединил разные черты двух могущественных государств первых веков нашей эры и создал образ яростного, непобедимого воина, такого, какой испугал бы и современника Иоанна Богослова, и средневекового человека.

У Васнецова всадник яростен, безудержен: взгляд его зол, волосы развеваются на ветру, а меч занесен для удара. Он как будто скачет, рассекая все вокруг, вселяя ужас во все живое

Всаднику на втором, рыжем, коне был дан «большой меч»^[4], чтобы им он сеял раздор между людьми и вел людей друг против друга. Большинство исследователей сходятся во мнении, что этот воин символизирует ненависть, разрушение каких бы то ни было добрых отношений между людьми. У Васнецова всадник яростен, безудержен: взгляд его зол, волосы развеваются на ветру, а меч занесен для удара. Он как будто скачет, рассекая все вокруг, вселяя ужас во все живое.  То, что художник «облачил» второго всадника в одну только набедренную повязку, возможно, подчеркивает дикость этого образа, его первобытную жестокость. Конь его также кажется более диким, необузданным по сравнению с остальными. И если белый конь как будто остановился, а два последних идут не слишком резво, то этот изображен в прыжке, с растрепанной гривой и налитым кровью глазом. Впрочем, в то же время он кажется испуганным. И это можно было бы оправдать, например, тем, что даже дикий конь ужасается той жестокости, которая движет его наездником. Однако такая интерпретация кажется довольно притянутой. И неизвестно, то ли так и было задумано Васнецовым, то ли он исправил бы это, превращая эскиз в окончательный вариант.

За рыжим конем следует «конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей».5 Перед нами образ голода, нужды. Наездник худ, его щеки впали, кожа болезненного серого цвета. Волосы седые и не такие  густые, как у первых двух всадников. Туника его грязного цвета. Да и сам вороной конь так же худ, как и его хозяин, и грива его так же редка.

Они как будто вот-вот убьют друг друга: один замахнулся мечом и, наверняка, зарубит своего противника, но в тот же момент наткнется на его копье и сам умрет

Интересно и выражение лица этого всадника. Оно не выражает злости или ярости, хотя издали и может так показаться, но если рассматривать его вблизи, то можно увидеть, что третий воин Апокалипсиса смотрит куда-то вдаль, он отрешен, ему нет дела до судеб тех людей, что страдают от лишений. А все потому, что голод далеко не всегда напрямую связан с человеческой злостью. Обычно он связан с природными катаклизмами, лишающими людей заработка и пропитания. И подобные бедствия воспринимались людьми как Божья кара. Именно это должен олицетворять третий всадник: бедствия, несущие голод за грехи человеческие. Но Бог наказывает не потому, что он жесток. Поэтому лицо третьего всадника не перекошено яростью, как у двух первых, а спокойно.

За третьим же конем идет «конь бледный, и на нем всадник, которому имя “смерть”».^[5] Васнецов изображает смерть как живой скелет, окутанный тканью^[6]. В руках у него коса, которой он должен умертвить «четвертую часть земли». Однако он не размахивает ей, как второй всадник своим мечом. Он, скорее, ею гребет. И этот жест, и его «наряд» невольно вызывают в памяти образ Харона, перевозившего души умерших.

Конь же бредет медленнее всех, понурив голову, как и его наездник. Они будто и сами не рады, что на их долю выпало участие в конце света. Бледно-голубой гаммой, в которой выполнены и всадник, и конь, навевается ощущение тоски, уныния.

В руках у бледного воина коса, которой он должен умертвить «четвертую часть земли». Однако он не размахивает ей, как второй всадник своим мечом. Он, скорее, ею гребет 

И та экспрессия картины, о которой говорилось вначале, достигается во многом за счет того, что все на ней разворачивается от тоскливо бредущего четвертого всадника к двум первым, воинственно размахивающим мечом и луком.

Теперь же обратимся к тому, что творится вокруг. И на сей раз начнем с того, что находится дальше от нас. За четвертым всадником следует ад, – и Васнецов изображает грешные души: безликие, тянущиеся откуда-то из-под земли. И, кажется, что если бы картина могла передавать еще и звук, то души эти бы непременно выли – так они изгибаются в мучениях. Рядом с ними тигр борется с человеком (и, по всей видимости, побеждает) – так четвертый всадник умерщвляет часть людей с помощью зверей.

А позади всего, почти сливаясь с потемневшим у горизонта небом, мы можем увидеть глаз, который при менее тщательном рассмотрении не заметен. И вдруг, как только мы его замечаем, вырисовывается все остальное, напоминающее голову дракона. Опираясь на Откровение Иоанна Богослова, мы можем предположить, что это изображение дьявола: «И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим» (Откр 12:3), «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною» (Откр 12:9), «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана» (Откр 20:2). Казалось бы, столько всего отделяет всадников от появления дракона, отчего же тогда Васнецов изобразил его здесь, пусть и еле заметным?

Во-первых, стоит вспомнить о том, что предполагалось несколько эскизов (а впоследствии и фресок) на сюжет Откровения, а значит, они должны были быть связанны друг с другом и композиционно, образуя единое пространство (как, например, посвященная Апокалипсису икона^[7] Успенского Собора в Москве).

А во-вторых, стоит вновь обратиться к тому, где и как изображен дракон. Он позади всего – там, где бездна, следующая за четвертым всадником, и место его там вполне закономерно. К тому же дракон неприметен, он присутствует на картине почти незримо, и в этом можно усмотреть подтекст, мол, зло – оно все время есть. Представим на минуту, что эскизы Васнецова воплотились бы в реальность, заняли свое место на плафоне собора: что должны были бы почувствовать прихожане, заприметив дьявола в образе змея? Не побежденным, извивающимся в ярости от своей немощности, каким он обычно предстает на иконах и фресках, изображающих Страшный суд, но коварным, выползающим откуда-то из тьмы. Это могло если не напугать людей, то заставить их задуматься о том, что зло – повсюду, даже если оно незаметно, – маленькое ли оно, большое ли, их задача, их миссия как христиан бороться с этим злом (не во вселенском масштабе, а в своей повседневности). Таким образом, изображение дракона здесь вполне уместно, более того, оно даже усиливает впечатление от эскиза Васнецова.

Сейчас, в отличие от 90-х, не то время. А потому и к «Воинам» Васнецова, и весьма непрозрачному тексту последней книги Нового Завета обращаются нечасто. Но ситуация может измениться в любую секунду. История это не раз подтверждала

Теперь же поговорим о том, что еще изображено под ногами коней, какие несчастья приносят в мир всадники. На заднем плане (довольно размыто) видно несметное количество солдат, идущих слева направо, с поднятыми копьями и открытыми в боевом кличе ртами. Навстречу им движется другое войско – его нам видно хуже, оно и недостаточно прорисовано, и почти все загорожено фигурами первого плана. Но видно, что два эти войска готовы вот-вот схлестнуться в битве.

На переднем же плане, если вновь идти слева направо, мы видим переплетенные в безумной борьбе людские тела: один человек с совершенно диким лицом впивается зубами в руку другого, прокусывая ее до крови. Лицо жертвы перекошено воплем, но, судя по тому, как повернута его голова и изогнуто плечо, человек еще пытается вырваться. Сцена эта, изображенная под третьим всадником, иллюстрирует крайнюю степень нужды и голода, когда дело доходит уже до каннибализма.

Двигаясь дальше, мы видим сражающихся воинов – по всей видимости, предводителей тех войск, что изображены на заднем плане и о которых говорилось ранее. Они добавляют картине экспрессии. Фигуры их очень динамичны. Они как будто вот-вот убьют друг друга: один замахнулся мечом и, наверняка, зарубит своего противника, но в тот же момент наткнется на его копье и сам умрет. Рядом с ними с коня падает убитый солдат. Интересно, что конь этот тоже черный, однако отличается от того, что везет третьего всадника. В нем больше телесности. Конь всадника более худой, шерсть его отливает зеленоватым отсветом, придавая фигуре большую инфернальность, и глаза его, скорее, безумны. Тогда как конь в нижней части изображения по-настоящему вороной, и он по-земному боится происходящего, оказавшись в гуще людских и звериных тел.

В правом углу мы видим падающие колоны разрушающегося здания – под ними или уже умершие короли, или находящиеся при смерти. Возможно, здесь изображено падение Вавилона. Однако смущает внешний вид правителей. Они, скорее, похожи на королей средневековых, чем на вавилонских. Быть может, это «цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею»^[8] (имеется в виду вавилонская блудница). Подле них мы видим напуганного фарисея, на которого, кажется, вот-вот наступит белый конь  и который пытается закрыться от него то ли книгой, то ли свитком.

Обратить особое внимание надо на то, как изображено небо, потому что во многом именно оно задает картине мрачное и в то же время величественное настроение. Внизу, в самом центре, багровый полумесяц^[9], кровавый свет которого пробивается даже через темные тучи, придавая им фиолетовый оттенок. Но чем выше мы поднимаем свой взгляд, тем светлее становится небо, – и в белых облаках мы видим ангелов. Они легки, и благодаря добавлению светло-голубой краски они кажутся даже легче облаков. Нам видны в основном лишь их крылья и лишь несколько лиц, черты которых, однако, сложно разобрать (вновь не совсем ясно, стал бы прорисовывать их Васнецов при последующей работе над изображением или оставил бы их так для большей воздушности).

Обратимся же теперь к последней, еще не разобранной, но значимой детали этого эскиза. На самом верху, меж облаков, расположен Апокалиптический образ Христа – Агнец^[10]. Присмотревшись, мы заметим, что он стоит как будто бы на водной глади, то – «море стеклянное, подобное кристаллу»^[11]. И вокруг Агнца радуга, «видом подобная смарагду»^[12] (изумруду). Перед ним лежит раскрытая книга, которая прежде была за семью печатями.

Здесь Васнецов отошел от канонического изображения Агнца. Есть две традиции: первая – изображать его так, как описано в Откровении — со многими рогами и очами, как, например, у Дюрера; во второй версии у Агнца нет рогов и обычное число глаз, однако кроме нимба его выделяет то, что ногою он придерживает «красное знамя, с крестом на вершине знамени», как указано в ерминии Дионисия Фурноаграфиота. У Васнецова же все эти признаки, кроме ореола, отсутствуют. Сложно сказать с чем это связанно – с недоработкой в эскизе или с замыслом художника. Возможно, поскольку Агнец здесь только открывает книгу, и в этом случае его обычно изображают многорогим и многооким, то можно предположить, что Васнецов решил избежать такого нагромождения, чтобы придать Агнцу более легкий образ. Отсутствие знамени с крестом можно объяснить тем, что такое изображение обычно иллюстрирует момент появления Агнца на горе Сионе, что, очевидно, не соответствует той части Откровения, которую изображает Васнецов в этом эскизе.

Остается выяснить последнее обстоятельство: почему нам, как и людям XIX века, символика Откровения не понятна?

Появление большого количества как монументальных изображений, так и миниатюр на сюжет Откровения относится ко времени, когда эсхатологические настроения были особенно сильны. И, конечно, живя с постоянным ощущением близости конца света, люди гораздо лучше воспринимали как текст Апокалипсиса, так и его изображения. В XIV-XVI веках эта тема была животрепещущей. В XIX веке, в эпоху расцвета империи, ее золотого века, странно было бы видеть всплеск апокалиптических ожиданий. Показательно, что эти всплески в более позднее время приходятся как раз на моменты острейшего внутриполитического кризиса - революцию 1917 года и развал СССР.

Сейчас, в отличие от 90-х, не то время. А потому и к «Воинам» Васнецова, и весьма непрозрачному тексту последней книги Нового Завета обращаются нечасто. Но ситуация может измениться в любую секунду. История это не раз подтверждала. Потому и вы будьте готовы; ибо, в который час не думаете, приидет Сын Человеческий. (Мф 24, 37-44)