Несколько лет назад я сидел на даче и расставлял книги, которые перевез из квартиры умершего отца. Все эти тома окружали меня в течение моего детства и юности. Обложки многих из них я помнил до таких подробностей, что они оказывались для меня небольшими «машинами времени», способными перенести меня в мир моего детства.
Среди родительских книг, которые вновь прошли через мои руки, меня особенно поразили книги о Пушкине. Родители всегда увлекалась Пушкиным, так что в нашей библиотеке были самые разнообразные авторы-пушкинисты. Но степень этого родительского увлечения я смог понять, только став профессиональным гуманитарием.
Больше всего поразил меня сборник произведений Пушкина 1937 года. На форзаце была красивая надпись: «За хорошую учебу - Бурениной Наталье» (это моя мама). В книге – много подчеркиваний. Передней типографской обложки у нее не оказалось (хотя я помню то время, когда она имелась в наличии): «утеряна с помощью детей». Вместо нее красовалась самодельная – в последние годы своей жизни отец восстановил обложку, от руки сделав надпись, что это произведения Пушкина.
Отец, видно, прекрасно понимал всю значимость этой книги и для мамы, и для всей нашей семьи. И с помощью этой самодельной обложки «передавал» послание грядущим поколениям. И я его получил. Содержание его было в принципе тривиально: «Пушкин – это важнейший краеугольный камень русской культуры». Но в этом послании главное было не содержание, а интонация. На самом глубинном личном уровне я осознал, что такое Пушкин – для меня, для моей жизни: без Пушкина мои родители были бы другими, а значит, без него был бы другим я!
И все многочисленные пушкинские стихотворения, узнанные мной с детсадовского и школьного возрастов, вместе с Онегиным, прочитанным уже по-настоящему после армии, вместе со словами прекрасных педагогов: «Пушкин – наше всё», наконец-то прорвались в мое сердце на какой-то новый уровень, и я готов был уже отвечать за каждое слово о Пушкине.
Поэтому, когда мне пришлось пересечься с темой празднования столетия со дня смерти Пушкина в среде русской эмиграции, внутренне я уже был готов к ее восприятию. У меня не было никакого особого пиетета перед русскими эмигрантами, там были разные люди. Но я точно знал, что эти люди, пережившие вселенскую катастрофу, потерявшие все – родину, дом, нередко, семью – реально осознали и сумели выразить то, что люди, жившие внутри Советского Союза, выразить не могли.
29 января 1837 года, на второй день после ранения на дуэли с Дантесом, в Петербурге умер великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин. Ровно через 100 лет в 1937 году весь мир отмечал его вековой юбилей. Парадокс этого празднования состоял в том, что к этому времени самого государства Россия, в котором родился и умер поэт, больше не было на политической карте мира. Великая Россия, которую боялись, которой восторгались, в результате двух революций – Февральской и Октябрьской – взорвалась, и, казалось, была уничтожена окончательно. На ее бывших просторах располагалось новое государственное образование – СССР – Союз Советских Социалистических Республик (ни слова Россия, ни слова «российский» в этом названии не было). Революция расколола и сам русский народ, понесший колоссальные потери в годы Первой Мировой и Гражданской войны. Значительная часть его оказалась в эмиграции, в самых разных уголках планеты, на всех ее континентах – Евразии, Африке, Северной и Южной Америке, Австралии.
И вот в подобной ситуации и в Советском Союзе (вчерашние красные), и во всех местах, где проживала эмиграция (вчерашние белые) – будь это китайский Шанхай, чешская Прага или уругвайский Монтевидео – состоялись грандиозные торжества, посвященные юбилею смерти Поэта.
Любой неангажированный современник мог посмотреть на эти празднования с такой позиции: «Во время Гражданской войны красные и белые делили историческую Россию, а теперь делят русскую культуру. И каждый хочет перетащить на свою сторону самую знаковую ее фигуру – Александра Сергеевича Пушкина».
Уже в декабре 1935 года советское правительство создало Всесоюзный Пушкинский комитет во главе с Максимом Горьким для подготовки к юбилейным торжествам (хотя незадолго до этого, в конце 20-х, пролетарские писатели вместе с Маяковским предлагали сбросить Пушкина с корабля современности). Не последнюю роль в создании комитета сыграли, в том числе, донесения сотрудников НКВД, работавших за границей и сообщавших о том, как русская эмиграция собирается отметить пушкинский юбилей. Комитет поработал на славу. Были изданы сотни исследований, посвященных Пушкину. Среди них выделялась книга Кирпотина с говорящим названием «Наследие Пушкина и коммунизм».
Только в 1936 году вышло почти 13 миллионов экземпляров пушкинских сочинений. Это больше, чем за все предшествующие годы советской власти. СССР действительно показывал эмигрантам: «Мы можем не только миллионы тонн стали плавить, но и миллионными тиражами Пушкина издавать».
Пушкин вдруг стал «нашим всё в Советском Союзе». Подобная метаморфоза хорошо демонстрируется строчками известного в то время комсомольского поэта Александра Безыменского (прототипа Ивана Бездомного из булгаковского «Мастера и Маргариты»)
А в нашей стране мы хотим, чтоб любой,
Чтоб все боевые друзья и подружки
Росли, соревнуясь в работе
С тобой,
С тобой, Александр Сергеевич Пушкин.
Но в этой статье речь пойдет об отношении к Пушкину именно русской эмиграции. Она гораздо раньше, чем советская идеология (у которой были свои совершенно особые причины возводить Поэта на пьедестал) осознала, что после грандиозной катастрофы, постигшей Россию и русскую культуру, именно творчество Пушкина станет тем краеугольным камнем, с которого начнется возрождение России.
Без воздуха человек жить не может, но воздух он практически не видит и не замечает. И только оказавшись в какой-то момент без него, человек начинает его ценить.
«С Пушкиным познаем мы силу нашего языка. Судьба заставила нас слушать чужой язык и говорить на нем. На опыте мы узнали, сравнением, что такое значит — родной язык, наш язык», - эти слова Шмелева прекрасно описывают «безвоздушность» жизни русской эмиграции. Опыт тотальной языковой инаковости заставил их совершенно по-новому посмотреть как на саму русскую культуру, так и на Пушкина…
Практически сразу после завершения основного этапа Гражданской войны, в середине 20-х годов в эмиграции появились люди, которые осознали: с помощью политики (организации всевозможных крестовых походов против большевиков при участии западных держав) с катастрофой, постигшей Россию, сделать ничего невозможно. И только с помощью культуры можно постепенно уврачевать страшные раны.
В 1924 году в Эстонии был устроен первый праздник русской эмиграции «Дни русского просвещения», приуроченный к 125-летию со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. В русском зарубежье многие отметили успех этого мероприятия. И уже через год, в 1925-м, подобный праздник отмечался в тринадцати странах, где проживали русские эмигранты. В 1926 году можно было говорить об установлении традиции (так как с каждым последующим годом количество стран, где праздновали день рождения Пушкина, только росло). У эмиграции появилось свое торжество – день рождения поэта. Пушкин стал для эмиграции тем уникальным символом, который сумел объединить представителей самых разных ее лагерей, занимавших подчас прямо противоположные идеологические позиции.
«Днем, который ни в ком не может вызвать ни сомнения, ни разногласия, днем радостным торжественным, полным исторического смысла, – говорил известный деятель русского зарубежья Маклаков, – эмиграция выбрала день рождения того мирового гиганта, которого мы счастливы иметь право называть своим национальным поэтом – день рождения Пушкина».
Эти слова принимались всеми. При этом мыслители русской эмиграции хотели показать, что и эта дата, и сам великий поэт – лучшее лекарство для болезни, которой страдала коммунистическая Россия.
Юрий Айхенвальд, один из глубоких русских литературных критиков, так сумел выразить уникальный смысл праздника русской культуры, символом которого стал Пушкин: «В России презрели и прокляли ценности прошлого, собранные отцами. Между тем культура – это культ отцов; и только если есть культ отцов, возможна страна детей. Недаром великий поэт наш – это олицетворение русской культуры, это в сердце России родившееся сердце России, недаром Пушкин был так памятлив, родством дорожил, историю помнил своего рода и своего народа».
По мере приближения такой «круглой» даты, как столетие со дня смерти Пушкина, все большее количество деятелей культуры русского зарубежья считали своим долгом высказаться о значении великого поэта для отечественной культуры.
Многие из них пережили шок от потери родины, пространства родной культуры. Именно поэтому они сумели по-новому взглянуть на «знакомого с детства Пушкина» и вывести отечественную пушкинистику на совершенно иной уровень.
Известный русский философ Семен Франк написал глубокую работу «О задачах познания Пушкина». В ней Семен Людвигович с удивлением обнаруживал, в каких позитивистских болотах завязло пушкиноведение, которое собрало гигантское количество фактов из жизни Пушкина, но самого важного так и не сказала. Франк первый сформулировал, что Пушкин – не только «величайший русский поэт, но и истинно великий мыслитель», и что «история русских иллюзий и фантазий, русских заблуждений, изучена гораздо более внимательно и основательно, чем история русской здравой мысли, воплощенной прежде всего в Пушкине».
Необходимо отметить, что кроме Франка изумительные работы о великом Поэте оставили и философ Иван Ильин, и архимандрит Константин (Зайцев), и писатель Иван Шмелев. Их можно бесконечно цитировать.
Но самое удивительное, что все понимание Пушкина, которое было собрано в этих произведениях, позволило предвидеть будущее.
Слова Антона Карташева, историка и богослова, наблюдавшего празднования в честь Пушкина и в Советском Союзе, и в русском зарубежье, воистину стали пророческими: «Душа национальная едина у разделенных частей России – зарубежной и подъяремной. Они – сообщающиеся сосуды. А мы видим, что творится с нами в эти пушкинские дни. Мы вновь ощущаем, как живую аксиому, что Россия накануне воскресения под знаком Пушкина; что она или вновь станет пушкинской Россией, или ее вовсе не будет. Коммунистическая маска уже отстает от ее родного лица…»
В этих словах ни много ни мало скрыта причина такой ностальгии у нашего народа по послевоенному Советскому Союзу. Страна, которая в середине 30-х ввела Пушкина во все программы по образованию, со временем действительно стала другой. И добилась уникальных успехов и в культуре, и в науке, и в технике.
Надо понять, что в этой стране выросли десятки миллионов людей, которые были воспитаны на Пушкине, которые его впитали с «молоком матери». При этом те же люди вовсе не знали ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина, ни Сталина. Слой людей, который читал работы этих «мыслителей», несопоставим с громадным слоем советских «пушкинистов». Последние могли быть и экономистами, и физиками, и математиками, и режиссерами, и актерами, и писателями. Им всем приходилось сдавать диамат (диалектический материализм) и марксизм-ленинизм. Но с ними происходило, как в русской поговорке – Маркс и Энгельс вместе с Лениным входили в правое ухо, а выходили через левое, в сердце же всегда оставался Пушкин. Именно эти люди (с Пушкиным в сердце) и создали те великие произведения советской культуры, которыми мы гордимся.
Р.S. Современные глобализаторы прекрасно понимают роль Пушкина для русской культуры. Поэтому в 90-е двадцатого века они сразу же стали лоббировать ликвидацию в средней школе такого предмета как литература, и появление таких программ по русскому языку и развитию речи для начальной школы, в которых бы не было ни одного пушкинского стихотворения. Худо-бедно наша школа устояла. Но не нужно расслабляться. И в сфере культуры команда «В ружьё!» звучит иначе – «К Пушкину!»
