О противоречивости исторической науки
Несколько лет назад свои силы в области исторической науки решил попробовать известный и в неких аспектах, на мой взгляд, весьма талантливый российский писатель Григорий Чхартишвили, знакомый в основном читателю под своим псевдонимом – Борис Акунин. После оглушительного успеха предшествующих лет, связанного в первую очередь с серией авантюрных романов в жанре «исторического детектива», а также многочисленных между жанровых вариаций на исторические мотивы, создатель Эраста Фандорина предпринял попытку если не сравняться, то пойти по стопам иконы российской исторической науки, автора многотомной «Истории Государства Российского», Николая Михайловича Карамзина и написать собственный труд подобной серьезности и подобного масштаба – «Историю Российского Государства» («коммерческая» инверсия – весьма распространенный у Акунина прием), вышедшую на данный момент в девяти томах.
Здесь стоит сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о характерных особенностях и сложностях истории как науки. Существует точка зрения, согласно которой, история является наукой крайне непоследовательной и нелогичной, некоторые даже отказываются признавать в ней научную дисциплину. Безусловно, подобный взгляд имеет под собой определенную почву – знания, получаемые в ходе исторического анализа письменных источников, археологических раскопок, сличения предметов материальной культуры и т.д., порой действительно отрывочны и практически бессистемны. Иногда даже имея в своих руках большие массивы информации, историк с большим трудом реконструирует события прошлого, постоянно рискуя попасть под вполне обоснованную критику. Ведь действия, мотивы и замыслы людей угадать, осознать, впитать и систематизировать неимоверно трудно, в первую очередь в силу необычайно изменчивой и многогранной природы самого человека, а уж тем более, жившего за много веков до нас. Именно поэтому по степени своей точности, однозначности и понятности история безнадежно уступает таким наукам, как алгебра, химия, физика и т.д.
Но все же и в истории, в некоторых ее аспектах, применяются жесткие, стремящиеся к однозначности установки – стремление историка максимально точно, с опорой на все имеющиеся источники и средства установить некий факт или же опровергнуть его. Интерпретация факта, его последующее включение в стройные логические цепочки исторических закономерностей – это занятие куда более сложное, характеризующееся высокой вероятностью ошибки. Но если факт установить возможно или же он уже установлен и убедительно доказан, то первое, о чем стоит помнить историку в работе с ним – не отступать от факта, не пытаться сгладить или замолчать его в угоду стройности своих суждений или своим взглядам на исторический процесс в целом. Пусть от этого его монументальный трактат покажется неискушенному читателю «воднянистым» и нестройным, зато последующие поколения профессионалов, возможно, получат новые сведения, увидят то, что не увидели их предшественники, и тогда единожды сохраненный объективный факт станет бесценным сокровищем.
Подобные вызовы встают перед людьми, пытающимися доходчиво и правдиво описать жизнь предков и современников, еще со времен Геродота –«отца истории», и каждый из тысяч хронистов и интерпретаторов справлялся в своих трудах с этими сложностями по-своему, с большим или меньшим успехом.
Как же удалось ответить на описанные вызовы автору «Турецкого гамбита»? В качестве примера, на котором характерные черты «Истории Российского Государства» видны особенно хорошо, я выбрал период 90-ых годов XIII века – 20-ых годов XIV века, когда впервые разразилась жестокая война между двумя княжествами Северо-Восточной Руси – Тверским и Московским.
Ситуация эта носила крайне запутанный и постоянно меняющийся характер, основной ее характеристикой было соперничество: как между русскими князьями – наследниками Александра Ярославича Невского, так и между двумя властителями улуса Джучи, или Золотой Орды. Являясь непререкаемыми владельцами обширных земель от Дуная до Иртыша и от Северного Ирана практически до Полярного круга, и в их числе почти всех русских княжеств, монголы-Джучиды были далеки от государственного единства, что давало многим их вассалам пространство для рискованных военно-политических маневров. Вот уже долгое время постоянную борьбу друг с другом вели два степных правителя, претендовавших на звание верховного хана всей Орды. На берегах Дуная и дальше на восток, со столицей в Исакче (ныне одноименный город в Румынии) кочевала часть племен Великой степи, признававшая своим ханом беклярбека (управляющего внутренним улусом, нечто вроде «губернатора») Ногая. В конце XIII столетия Ногаю удалось в результате внутриордынских интриг посадить на ханский трон в волжском Сарае своего ставленника Тохту, однако тот через два года перестал считать себя обязанным Ногаю и начал войну против бывшего покровителя. В 1299 году в открытом сражении тумены Ногая были разбиты, а сам он вскоре погиб от рук преследователей.
Беклярбек Ногай. Современное изображение
В свое время и Ногай, и Тохта, не желая упускать из рук такой сочный кусок, как Владимирская Русь, назначали туда великими князьями своих протеже. Вокруг них, в свою очередь, сложились группировки менее значительных князей, образовав таким образом две враждебные коалиции. Сторону ставленника волжской Орды, Андрея Городецкого приняли Федор Ростиславич Ярославский, Михаил Стародубский и Константин Ростовский, в то время как старейшего из двух претендентов – Дмитрия, поддержали главы двух сравнительно небольших, но быстро растущих, достаточно богатых и агрессивных княжений – Даниил Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской. Около двадцати лет московский и тверской князья последовательно воевали на стороне Дмитрия, используя любой шанс, чтобы вырвать из рук Андрея хотя бы часть великокняжеских владений, не последнюю роль в данном противостоянии играл богатый и независимый Новгород.
Настолько обширную справку о ходе и характере конфликта я привожу здесь по двум причинам. Первая – для лучшего понимания внутренней логики процесса и психологии его ведущих действующих лиц. Вторая – чтобы показать контраст с довольно сжатым описанием Бориса Акунина, которое цитируется ниже:
«Главным врагом Дмитрия Александровича был родной брат Андрей, князь Городецкий, которого Карамзин называет «недостойным сыном Александра Невского», хотя вообще-то оба родственника друг друга стоили. Пользуясь тем, что Орде в это время возникло два центра силы, Александровичи отчаянно ябедничали один на другого, причем Дмитрий сделал ставку на могущественного Ногая, Андрей же – на хозяев Сарай-Берке: Менгу-Тимура, потом Туда-Менгу и Тохту. Нечего и говорить, что ордынцам эта склока была очень выгодна. Оба князя привозили подарки и давали взятки, получали за это татарские войска и водили их грабить русские земли. Сыновей Невского, по-видимому, совершенно не смущало, что тем самым они предают заветы отца, шедшего на любые жертвы, лишь бы уберечь Русь от ордынского разорения. Все перипетии этой свары пересказывать неинтересно и незачем. Постоянно повторялась одна и та же история: то Дмитрий явится с воинами Ногая и займет престол, то нагрянет Андрей с татарами из волжских степей и выгонит брата. Всякий раз разбойные полчища оставляли на своем пути трупы и пепелища. […]Нужно сказать, что весь этот период отечественной истории вообще смотрится весьма неприглядно – прежде всего из-за поведения князей. Они постоянно грызутся между собой, кляузничают ордынцам, вероломствуют, без зазрения совести подставляют единоплеменников под татарские сабли. Следствия ордынского владычества – раболепство и привычка к изворотливости – не способствовали появлению крупных личностей. В течение полувека после смерти Александра Невского ни одной так и не возникнет – вплоть до Ивана Калиты, который, хоть был далеко не ангелом, но по крайней мере обладал размахом и государственным предвидением.
Родственнички
Сделаю небольшое отступление, чтобы на одном частном примере показать княжеские нравы той негероической эпохи. […]князья и князьки этой эпохи довольно редко обнажали оружие. Обычно всё исчерпывалось угрозами и демонстрацией силы, а решающим аргументом становилась поддержка ханской ставки. Соловьев посчитал, что за первый век монгольского владычества на Руси было несколько десятков междоусобных войн, однако лишь пять из них привели к кровопролитию (убийства мирных жителей, которых истребляли и свои, и татары, не в счет). Войны чаще всего выглядели так: князья собирали войско, сходились и потом как-то договаривались, целуя крест и давая торжественные клятвы, которые затем очень легко нарушались.»1
Сразу же можно отметить характерные для Акунина яркие, эмоционально-насыщенные, местами даже «брутальные» эпитеты при описании героев повествования и их действий. Было бы излишне привередливо ставить их автору в вину, как не соответствующие научному историческому стилю, однако, по моему мнению, употребляя подобную однозначную и бескомпромиссную лексику, человек, претендующий на историческую достоверность, должен, как минимум, снабдить читателя ВСЕЙ доступной информацией. Этого, как увидим дальше, при описании конфликта конца XIII – начала XIV веков, не происходит.
Окончательно ситуация разрешилась, когда умерли сначала сам Дмитрий в 1294 году, а затем в 1302 и его сын Иван Переяславский. Владимирский стол окончательно отошёл к Андрею, с ним помирился и стал его верным союзником тверской князь Михаил, и лишь единственный оставшийся участник проногаевской коалиции - Даниил, несмотря ни на что отказывался подчиниться воле великого князя. Этому персонажу русской истории, родоначальнику династии московских князей, Борис Акунин дает короткую характеристику:
«Как и другие дети великого Александра, этот не блистал никакими талантами. Когда старшие братья, Дмитрий и Андрей, воевали между собой, он переходил из лагеря в лагерь, примыкая к сильнейшему – иного пути у слабого удельного правителя, вероятно, и не было.»2
Князь Даниил Александрович. Изображение из Царского Титулярника 1672 года
Предлагаю остановиться на этом. О личных качествах Даниила Александровича нам, действительно, не известно практически ничего. Хвалебные, даже панегирические описания Даниила, содержащиеся в его «Житии», вряд ли могут быть приняты в качестве достоверного источника информации о князе, а все остальные повествования и литературно-исторические произведения эпохи упоминают о московском правителе лишь вскользь, не акцентируя внимания на особенностях его характера, умственных способностях или даже внешности.
И все же, действуя по принципу извлечения максимально возможного количества информации из имеющихся скудных источников, мы можем сделать некоторые, насколько возможно острожные предположения, и тем самым несколько прояснить образ обсуждаемого персонажа.