Современные дети из вполне благополучных семей по бoльшей части либо не замечают, либо брезгливо обходят стороной помойки. Зачастую сама мысль, что ребенок окажется рядом со свалками или проявит интерес к их содержимому, пугает родителей. Оно и понятно. Сколько там всякой грязи, заразы, инфекции; да мало ли рисков, возникающих в подобных «злачных» местах? И все же детское любопытство имеет определенные основания, а особый интерес к помойкам продиктован их специфическим положением в живом пространстве города – с одной стороны, это зона отчуждения, но с другой, – некий, пусть и маргинальный, микромир, свободный от общепринятых норм и законов, своеобразное поле для экспериментов и, одновременно, источник нестандартного опыта и даже приобретения новых навыков.
В советское и постсоветское время свалки были источником вдохновения и кладезем всяких сокровищ для маленьких искателей приключений. Речь не идет о контейнерах с пищевыми отходами, тогдашние помойки, если выразиться поэтично, оказывались последним прибежищем, местом «умирания» осколков старой культуры. Как бы странно ни звучали мои слова, но это правда. Мы с моим близким другом гуляли и каждый раз обходили периметр нашего двора, осматривая «заветные места»; лично для меня помойки, в которых я, конечно же, не возился и не погружался с головой, как нередко изображается в кино, были важным этапом социализации и даже – скажу парадоксальную вещь – профессионализации. В баках и около них я и мои дворовые приятели находили разные ценные, полезные или, наоборот, откровенно «никчемные» (но нам-то, как казалось, жизненно необходимые) вещи: книги (часть их легла в основу моей – ныне весьма обширной – домашней библиотеки), фрагменты корпусов старинных часов, обломки серебряных столовых приборов, фотографии начала XX в., личные письма, выброшенные после умерших родственников, рамки и картины, инструменты, даже предметы мебели, которые потом я переделывал по своим нуждам. Да много чего удавалось найти и, что особенно примечательно, спасти. Попадались мне и иконы, нательные крестики и даже старинные кружевные крестильные рубашки…
Привычный мир детства, заключенный в сравнительно узких пределах дома и двора, расширял свои познавательные границы за счет маргинальных сторон жизни общества: ведь свалки были «средой обитания» и «сырьевой базой» либо пьянчуг, либо бомжей, либо тех несчастных, которые по разным причинам – материальным и/или психологическим – существовали за счет оказавшихся для кого-то ненужными вещей. Впрочем, ни я, ни мои соратники, в будущем состоявшиеся и весьма успешные люди, на тот момент не задумывались над странностью подобных почти археологических разысканий. Однако и тогда, и сейчас я без стеснения признаюсь – обнаруженные мной вещи, выброшенные на обочину жизни, и спасенные маленьким новоиспеченным кладоискателем, безусловно, обогатили меня в культурном плане. Более того, научили ценить то, что осталось от других людей, их личные вещи, письма, открытки, дали импульс к выстраиванию собственной идентичности, основанной на трепетном отношении к старине и памяти предков (пусть даже и безымянных). Не менее плодотворным знакомство с помойками было в отношении развития хозяйственных навыков – найденные мной инструменты были моментально пущены в дело, а из-под рук нашей дворовой когорты шалопаев выходили деревянные мечи или иные поделки, сделанные с помощью «ценных» находок.
Отчасти такой интерес к запретному связан, с одной стороны, именно с тем, что старшие не поощряли нашего любопытства и тяги к помойкам (ведь все недозволительное манит), а с другой, – общей бедностью, свойственной большинству рядовых семей конца 80-х – начала 90-х годов. Тогда ведь не было в домах в огромных количествах компьютеров и всяких электронных игр; не было машин на электроприводе, даже жвачки, как тогда говорили «заграничные», ценились среди ребят на вес золота. За отсутствием тех радостей, которыми переполнены сегодняшние дети, мы с утра до ночи носились, осваивая чердаки и сараи, играли в футбол, строили крепости и дома (и помойки в этом отношении – богатейший источник стройматериалов), наконец, придумывали разные затеи и, как сейчас бы сказали, «квесты». Нам – детям советского и постсоветского времени – никогда не было скучно: даже в пределах Москвы еще было на тот момент вполне безопасно собирать шампиньоны, груши, яблоки, сливы, и эти природные дары – на определенном этапе жизни – не только поддерживали, но и вырабатывали во мне и во многих моих сверстниках дух добытчика и хозяина.
Что же до помоек, то они не были грязными и мерзкими; мы – дети – к таким просто не подходили, а тем более не имели даже малейшего помышления выудить из них нечто органическое. Нас интересовали материальные вещи – «сокровища». Уже по прошествии многих лет я разбирал свои книги и нашел томик «Палестинского сборника» конца XIX в., спасенный мной и моим другом из свалки, и на нем детской рукой была начертана дата «12 сентября 1993 г.». Видимо, именно знакомство со старыми вещами, предметами быта и даже частной перепиской сформировало во мне тягу фиксировать малейшие вехи жизни (поэтому c тех далеких пор я подписываю книги, фотографии и т.п.); эта моя позиция получила подкрепление, когда я посмотрел фильм про Дмитрия Сергеевича Лихачева. Внучка академика рассказывала, как ее дед, переживший лагерь и блокаду, всегда и все подписывал, тем самым создавая живую цепочку памяти, которую при желании его потомки могут «прочитать». Мне было приятно, что некоторые интуитивные открытия, сделанные тогда еще маленьким ребенком, оказались закономерными и логичными для представителя далекой культуры.
Вы можете задаться справедливым вопросом – к чему такие пространные и даже восторженные воспоминания о помойках? Не стоит ли, наоборот, жестко и категорично высказать свою взрослую позицию о вреде подобных мест для детей? Откровенно говоря, основной пафос в том и состоит, что помойки (в разумных пределах) способны очень многое дать ребенку, его развитию и социализации. И в плане общего подхода к вещам, и в плане умения из подручных материалов сделать что-то толковое, и в плане «культуры памяти» – бережного (не «плюшкинского», конечно) отношения к материальным предметам. Ведь, к сожалению, дети в большинстве своем не знают и не хотят знать цены тех вещей, которыми пользуются, в первую очередь элементарно не понимают, чего порой стоит (я про душевные переживания и физические силы) их машинка с пультом для отцов и матерей среднего достатка.
Сейчас, с высоты жизненного опыта, мне кажется все более необходимым предоставлять ребенку возможность проявить любознательность в процессе осваивания пространства его двора; искать, находить, проявлять фантазию, развиваться, творить, иногда ломать, одним словом – включать весь спектр своих созидательных способностей, черпая из источников, иногда «странных», но весьма щедрых на вдохновение.
«Романтика помоек» – прерогатива именно детства. И поэтому, когда данный период миновал, пропал и мой интерес к т.н. свалкам с их «сокровищами». Хотя если сегодня я увижу интересные книги, то – признаюсь – едва ли смогу пройти мимо. Среди моих детских находок были не только удачи, но и, увы, потери, о которых я сожалею до сих пор – так, однажды, я нашел около двадцати старинных книг на немецком языке по медицине, и вместо того, чтобы прихватить их домой, оставил в подъезде. Расстройство вызвано не тем, что я профессионально планировал заниматься медициной и стать врачом, дело в другом – уже тогда попадались люди варварского склада, которые получали буквально удовольствие от уничтожения чьего-то невостребованного наследия.
Хочется обратить внимание еще на один важный аспект «пространства помоек» – в нем, как нигде в другом месте, раскрываются потаенные стороны детской психики. На моей памяти было достаточно случаев, когда скромные, воспитанные и внешне вполне благонадежные ребята, оказываясь у свалки, «отрывались» по полной – ломали, сжигали какие-то вещи, били крыс, одним словом – проявляли скрытую агрессию. А вот ребята, казавшиеся и считавшиеся хулиганами, нередко проявляли противоположные свойства, демонстрируя практичный слад ума, уравновешенность и деловитость. Взрослому, таким образом, хорошо бы понаблюдать и за этой стороной дворовой жизни своего ребенка; уверен, такой опыт окажется не бесполезным.
