Ничем не примечателен этот сельский храм. Нет в нем ни пышного иконостаса, ни затейливых киотов, ни причудливых росписей. И внешним благолепием он обойден – ни именитого зодчего, ни шатровых куполов, ни восьмерика на четверике, ни нарышкинского барокко. Перестроен из бывшего детского садика, стены беленые, в иконостасе кое-где вместо икон (по скудости средств) цветные плакаты. На распятие потихоньку всем миром насобирали, на престольную икону…
Все здесь лаконично. Неуместны яркие краски и сверкание позолоты, если небесный покровитель – суровый отшельник пустыни Иоанн Креститель. Но как пустыня мертва только для поверхностного взгляда, так и этот храм зауряден лишь внешне. Да, ему присущи все стереотипы запыленной провинциальной церковности - гулкая тишина, золотые пылинки в солнечной пустоте, дремлющая за свечным ящиком старушка… Но случись праздничный или воскресный день, и окрестности взорвутся шумом приезжающих машин, человеческими разговорами, колокольным звоном.
- Ты где на Пасху будешь?
- А в Уютном…
Уютное – маленький поселок в степном Крыму, в трех километрах от Евпатории. История не предусмотрела для него выдающихся событий, громких имен или значительных производств. Прославился поселок благодаря храму. А храм прославился благодаря протоиерею Вячеславу Шарому.
Это высокий тучный человек лет пятидесяти, энергичный и подвижный. С карими глазами, проницательными и веселыми. В Уютное он пришел в 1996 году, имея за плечами несколько светских специальностей. Здесь он состоялся как священник и как пастырь. На вопрос, почему он решил стать священником, обычно отвечает: «Это бухгалтера можно спросить, отчего он стал бухгалтером». Отец Вячеслав – атмосфера здешних мест.
Его маленькая келья при храме напоминает Ноев ковчег – в ней живут попугаи, сова, белки, ежик, змеи и небольшой, размером с руку взрослого человека, крокодил. «У кого грехов нет, тот гладить крокодила не боится», - улыбается отец Вячеслав. Вся эта пернато-мохнато-игольчато-чешуйчатая компания могла бы взбудоражить любого, но не «уютного» батюшку. Летом аквариумы с пресмыкающимися выносили на церковный двор – для солнечных ванн и развлечения детворы. В одно из воскресений истошный детский крик: «Там крокодил подыхает!» прервал службу. Батюшка побежал на двор. Ребенку показалось, что раз в аквариуме нет воды, а распластавшийся на коряге крокодил прикрыл глаза, значит, он потихоньку испускает дух от недостатка влаги.
Людская очередь к батюшке не иссякает. Едут из Москвы и Питера, из Украины и Беларуси. В соседней Евпатории три церкви и собор, но в них не собирается столько верующих, сколько в маленьком сельском храме.
Закончится литургия, молебен и панихида, а отец Вячеслав продолжит стоять в своем уголке, принимая исповедь. И в этой очереди у Главного благотворителя нет преимуществ перед немощной старушонкой. Может быть, Главный благотворитель даже пожалеет седины и пропустит вперед.
Исповедь будет продолжаться столько, сколько будут идти люди. А они, хитрые, зная эту батюшкину любовь, идут, когда удобно - когда позволят дела, когда «с детьми рассосутся», когда маршрутка, наконец, приедет.
Мне повезло – я стояла и продолжаю стоять в этой очереди с юности. Надо ли говорить, что это я тот ребенок, который затеял переполох с крокодилом? Каждый раз, возвращаясь в Уютное, я чувствую, как встряхивается затаившаяся внутри струна, связывающая русского человека с его корнями. Что задевает эту струну? Может быть, нищие у забора, люди моего поколения, последние дети Советского Союза? Мы росли и взрослели вместе, но они не приспособились к жизни, и теперь смиренно протягивают руку к каждому, кто, проходя мимо, корчит высокомерную рожу. Этих нищих знает весь город. Мы любим и гордимся ими. Они ведь настоящие, как Божье благословение, как частичка утраченного русского соборного мира.
А может, ее затрагивает незримое течение времени, которое угадывается лишь во внешних проявлениях? Вот купола, наконец, возвели, и колокольню. Когда же это случилось? Помню, на Благовещение, а какого года, забылось. Вот батюшка венчает юную пару, а в моей памяти скромная невеста и растерянный жених навсегда останутся двумя испуганными мальцами, первыми учениками уютненской воскресной школы.
И точно ее затрагивает эта старая, взлохмаченная ржавчиной, «Волга» 3110, примостившаяся в сторонке, словно извиняясь за свое существование перед набриолиненными лексусами и рэндж роверами. Каждое утро отец Вячеслав грузит в нее пластмассовый дипломат, невероятно модный в конце 80-х, с необходимой церковной утварью и отправляется в свои дальние сельские приходы. Десять сел Сакского района в его окормлении. Их церкви - бывшие магазины, конторы, сараи. Но, как говорится, не место красит человека...
Он назначает мне встречу на девять часов вечера, и мы сидим в Ноевом ковчеге, рядом с уснувшими белками, попугаями и крокодилом, но бодрствующими ежиком, совой и змеями. Я жалуюсь, он улыбается. Только с ним я, желая казаться умнее и значительнее, пытаюсь вести диалог на заумные темы, вроде «Возможен ли исихазм при капитализме?» или «Роль древнееврейской мифологии в становлении авраамических религий». Батюшка смотрит на меня и улыбается: «Всех простим» и осеняет крестным знамением мой возгордившийся лоб.
- Звоните мне часиков в пять-шесть утра, - на прощание говорит отец Вячеслав. На улице глубокая ночь, а из темноты навстречу ему выплывают очередные жаждущие утешения.
Нет ничего важного или знаменательного в приходской жизни уютненской церкви. Кроме самой жизни, разумеется. Она гостеприимно открывается всякому, желающему к ней приобщиться. Ее не способны омрачить даже сцены легкой вражды и недоразумений, периодически случающиеся для разнообразия уездного бытия.
Великим постом из епархии прислали нового настоятеля – молодого, амбициозного. За трапезным столом после первого совместного богослужения в неловком молчании скукожился церковный клир. Молчат отцы, не знающие друг друга, не притершиеся. Как опытные бойцы на ринге, они обмениваются серией молниеносных испытующих взглядов, но в спарринг вступать не спешат.
- А по телевизору сегодня сказали, что водка – это постный продукт, - нарушает затянувшуюся паузу старушка, работница храма.
- Вы хотите выпить, Нина Ивановна? – вскидывает голову отец Вячеслав.
- Если Бог пошлет, отчего же и не выпить, - находится идейная трезвенница Нина Ивановна.
- У меня есть афонский кагор, на днях передали, - засуетился новый настоятель.
И вот уже спало напряжение, размягчились напряженные лица, потекла беседа. Надо ли говорить, что из этих священников получился прекрасный пастырский тандем, а Нина Ивановна – моя мама? Прошло уже немало лет, а она вспоминает эту историю, простодушно радуясь своей изобретательности.
В последний раз я приезжала в храм моего детства год назад. В очереди на исповедь, уважив его седины, пропустила вперед себя Главного благотворителя. Обсудила с нищими подорожание жизни и последние городские новости. В Ноевом ковчеге меня приветствовали внуки пернато-мохнато-игольчатой компании и все тот же распластанный на коряге вальяжный крокодил. И хотя я теперь знаю, что влаги ему хватает, я все же чуточку за него переживаю.
Уже стемнело, но я сидела и ждала священника, который пятнадцать лет назад напутствовал мою премьеру во взрослом мире словами: «Наши люди должны быть везде». Сейчас он занят посетителями, и после меня кто-то непременно будет его дожидаться. Я уже не придумываю заумных тем, а жажду только одного – чтобы меня простили. Только здесь, в этом уголке запыленной провинциальной церковности, я чувствую покой и благодарность Богу за дарованную судьбу. Ведь это так важно, когда в пять часов утра кто-то с любовью ответит на твой звонок.
