Моего деда никто не провожал на войну. Он уехал из дома еще в 1939-м. Закончил школу в Иркутске, а поступать в политех решил в Томске. Хотел в Ленинград, да помешала единственная четверка в аттестате – по русскому. Отличника взяли бы без экзаменов. А по конкурсу можно было и не пройти. Что тогда? Возвращаться и терять год? Нет, уж лучше наверняка, в Томск.
Впрочем, в институте он проучился только один семестр. Началась Финская война, и студенты попали под призыв без отсрочки. У него, как и у меня, была сильная близорукость. С такими диоптриями не призывают даже сейчас. Мне это помогло без проблем получить «белый билет» и не думать об армии. Но дед рассудил по-другому. Выучив наизусть таблицу, он снял очки и пришел на медкомиссию, чтобы призваться вместе со своим курсом. Возможно, это здорово притормозило его научную карьеру. А может быть, спасло жизнь.
Местом его призыва после «учебки» стала 168-я стрелковая дивизия в Южной Карелии. Война с финнами уже закончилась, дед строил новые оборонительные рубежи на финской границе. Потом получил специальность радиста. Первый день войны он встретил на хорошо подготовленных позициях в кадровой части. Финны довольно долго не решались наступать там, где недавно были разбиты. Так что, страшная мясорубка приграничных сражений и котлов лета 1941 года обошла его стороной.
Настоящая война началась в сентябре, когда дивизию перебросили с Ладоги под Павловск, который тогда назывался Слуцком. Здесь, в поединке с частями группы армий «Север», решалась судьба города, где он собирался учиться. Однажды в атаку пошел весь личный состав батальона, включая писарей, поваров, ездовых. После атаки батальон оказался рассеян. Кое-кто переоделся в гражданское и подался в Ленинград (если они не были расстреляны как дезертиры, то, скорее всего, умерли в первую же блокадную зиму). Дед остался и нашел свою часть.
Глубокой осенью их переформированный батальон направили через Неву в район московской Дубровки. В ледяной воде, под артиллерийским огнем, таща на себе рацию и батареи, дед со второго раза сумел высадиться на плацдарм, который позднее назовут Невским пятачком. Весной 1945-го такой же «пятачок» на Одере стал трамплином в прыжке на Берлин. Но части ленинградского фронта ждала иная судьба. От подразделений 168-й дивизии, переправленных на вражеский берег, через три недели осталось только 175 человек. Дед был одним из тех, кто уплыл назад, на всю жизнь запомнив перепаханный металлом берег, мелкую промерзшую землянку и радиостанцию, стоявшую там… на голове засыпанного взрывом убитого немца.
Потом был другой плацдарм, Ораниенбаумский. Две голодных зимы, когда некоторые однополчане погибали от истощения. Отдельный лыжный батальон, несколько раз забрасывавшийся в тыл врага для диверсий и поиска пленных (однажды они встретились там с полицаями, которых не взяли в плен). Снятие блокады. Тяжелые бои под Выборгом и Ригой (окруженные в Латвии части вермахта сопротивлялись до самого конца войны). И встреча победы в Румынии, в Бухаресте.
Помню, как в детстве я огорчался, когда он рассказывал мне об этом. Подумаешь, Бухарест… Это же не Берлин. И потом, дед так и закончил войну рядовым радистом с медалью «За отвагу». То, как трудно было просто остаться живым, ни разу не раненным, пройдя в передовых частях через всю войну, я тогда не понимал. Это сейчас возвращение без единой царапины с маленького клочка земли, где за месяц таяли целые дивизии, кажется чудом.
Хотя я уже тогда удивился, когда понял, что живым и здоровым пришел с фронта не только дед, но и его старший брат, несколько раз горевший в танке. И даже его младший брат, призванный осенью 41-го, защищавщий Москву и попавший в плен под Брянском в 42-м. Он пробыл в концлагерях до самого конца войны, потом пожил в американской зоне, попал из нее в наш фильтрационный лагерь… и был отпущен домой уже в 1947 году. Вскоре все трое братьев закончили вузы. Позже завели свои семьи, защитили диссертации и прожили кто 75, а кто и 85 лет. Младший жив до сих пор.
Разве это не странно? Тогда, в далеком советском пионерском детстве в ответ на мои вопросы дед один раз (всего один раз!) рассказал мне диковинную историю. Как однажды, после войны, когда младший брат, наконец, тоже вернулся домой, и они всей семьей сели за стол отметить это событие, их мать вдруг вышла к ним в изодранном платье. Платье было не такое уж старое, но на его подоле зияли две огромных круглых дыры. Такие же дыры были и на длинном переднике, одетом сверху.
– Вот так я вымолила вас у Господа, – сказала она.
Молодые, образованные, прошедшие огонь и воду сыновья снисходительно улыбнулись в ответ своей рано постаревшей матери. А она ничуть не обиделась этой улыбке. Она была благодарна за все.
____________________
Потом она прожила еще много лет. Моя мама хорошо ее помнит. Говорят, она даже успела несколько раз взглянуть на меня. Когда я крестился, то стал узнавать, сохранились ли в доме ее молитвенник или Евангелие. Нет, – сказали мне, – она же была неграмотной. Она просто, пока могла, каждый вечер вставала на колени и говорила: «Господи, услышь рабу твою Марью. Благодарю Тебя за то, что помиловал и привел с войны живыми моих сыновей Александра, Николая, Виталия…» Как она молилась во время войны, не видел никто. Все ведь были на фронте.
На фото видны были буквы на монументе. Это и есть памятник погибшим на Невском пятачке.
Дыры на платье
