В университете у меня был однокурсник по имени Вадим. Нормальный, в общем-то, парень, только странный. Мы любили собираться всей группой, тусили, ездили куда-нибудь или ходили на выставки, дни рождения вместе праздновали, а он всегда особняком держался. Не то чтобы он был необщительным; и друзья, и девушка – все у него как полагается. Но с нами он сблизиться не старался.
Была у него странная привычка стрелять у всех знакомых мелочь. Кто-то давал, кто-то – нет, но все об этом свойстве знали и, чего греха таить, иногда специально избегали разговора или спешили его побыстрее закончить.
Вадим был хорошим историком. Он знал тонну всего, на экзаменах отвечал достойно, хотя на занятия почти не ходил. Так уж вышло, что незадолго до защиты диплома у него умерла научная руководительница. Помыкавшись в поисках нового научрука, он решил сменить кафедру, и наши пути разошлись.
Я защитил диплом, он тоже. Я ушел в аспирантуру, он тоже, но специальности были разные. Мне поначалу было не до диссертации, надо было где-то как-то зарабатывать, и мы не пересекались вовсе. А через полгода я случайно узнал, что он повесился.
Как так? С чего? Я порасспросил тех, кто его знал лучше меня, и выяснил много нового.
Оказалось, что он был сиротой, жил с дедом, постоянных источников дохода кроме пенсии, стипендии и случайных подработок не имел. Он хотел быть ученым, историком. Он думал, что российской науке нужны умные люди. Наивный! Науке нужны деньги, которые появляются из трех источников: гранты, преподавание (лучше в коммерческом вузе), заказы от сторонних фирм. Это такая же работа, как и везде; все те же распилы и откаты, все то же кумовство. Помогут – продвинешься, не помогут – утонешь. Когда Вадим наконец понял, как все устроено, он покончил с собой.
Гуманитарии любят говорить о том, что их науки помогают человеку понять себя, найти свое место в жизни. Если так, то жизнь Вадима на совести этих гуманитариев. Уж кто-кто, а он в гуманитаристике разбирался неплохо. И место свое нашел. На кладбище. Вот только в устройстве жизни не разобрался, а оно ведь такое простое!
В туман ее, эту официальную науку! Неужели историей нельзя заниматься как-то по-другому? Можно статьи писать для широкой публики, а не для трех специалистов в мире. Можно снимать документальное кино. Можно весьма оригинально преподавать. Я делал и то, и другое, и третье, мне понравилось. Да, я тоже изнутри узнал, как устроена гуманитарная наука в России, и я туда не хочу, но меня это знание не сломало, а закалило. Диссертацию я дописал, только уже на работе, и защитил в присутствии беременной супруги. Мне плевать на то, что дает или не дает историческое образование для реальной жизни. Плевать на то, какое место уготовано бесчисленным выпускникам никому не нужных гуманитарных факультетов. Плевать на академические амбиции, и свои, и однокашников. Я буду жить! Жить несмотря ни на что.
***
С Лайерсом мы познакомились в онлайн-игре. Когда-то давным-давно, когда люди ценили реальность больше виртуальности, а скайпа не было и в помине, виртуальные знакомства перерастали в реальные. Так произошло и у нас с Лайерсом. В реальности его звали Дима, и он был химиком.
Дима хорошо разбирался в компьютерах, постоянно что-то улучшал, переделывал, докупал. Мне с этим делом тоже помогал. Играл, конечно, как же без этого. Постепенно темы разговоров, сперва очень разнообразные, сузились до двух – «железо» и «гамы». До сих пор удивляюсь, как у него появилась семья, хотя сам же гулял на его свадьбе. Вот только ребенок умер сразу после родов. Недоношенный, резус-конфликт, какое-то обострение…
Потерю малыша Дима пережил сурово и стойко – у монитора. Как раз тогда небезызвестная белорусская фирма выпустила игру про танчики, и понеслось… Дима забыл все – молодую жену, друзей, коллег по работе. Сильно поправился. Зато добрался до замглавы клана. И это талантливейший ученый, кандидат наук и сотрудник перспективнейшей лаборатории! Мы стали встречаться гораздо реже, раз-два в год на дни рождения. У меня своя семья, две-три работы, тренировки. Мне не до компов и уж тем более не до «танчиков».
Закончилось все звонком, в котором мне сообщили, что Дима умер. Сердце. Как сказала его мама на похоронах, «о других он думал больше, чем о себе». А я из тех других, кто о нем вообще не думал.
Апологеты «танчиков» могут сколько угодно петь дифирамбы своему пристрастию, на здоровье. В смерти Лайерса я виню не их. Но я уверен, что оборви я все провода с этого проклятого компьютера и вытащи Диму заняться собственным здоровьем, то шанс, что его жена не стала бы вдовой в двадцать семь, был бы больше.
