События, описанные в этой истории, произошли со мной в 2010 году, все имена изменены.
Я знал детей, которые были не такие как все. Нет, у них не было супер-способностей, они не побеждали во всех олимпиадах подряд и даже известными родителями похвастаться не могли.
Они просто были не нужны. Сейчас часто встречаются слезливые комментарии о том, что в некоторых семьях за детьми не смотрят, детям не достает внимания и любви, и прочее. Но то, что видел я, нелепо сравнивать с этим.
Взять, например, Арсена. Его отец и два старших брата сидят в тюрьме. Годам к девятнадцати он и сам, скорее всего, там окажется, если не загремит в какую-нибудь колонию для несовершеннолетних. Мое знакомство с ним началось с того, что он влетел в класс, схватил со стола у одноклассницы стакан с водой, предназначенный для рисования, и вылил его на парту. Я прикрикнул на него, он обернулся, зло покосился на меня и побежал в другой конец класса. Бегать за ним было бессмысленно и оставалось только помочь убрать последствия его агрессии до начала урока.
А вот Люба - девочка, которой сегодня не повезло заранее набрать воду. Она единственный и нелюбимый ребенок в семье. Ее отец – запойный алкоголик, а мать наркоманка. Сейчас идет процесс о лишении их родительских прав, хотя непонятно, куда смотрела ювенальная юстиция последние лет пять, наверное, как обычно, разрушала нормальные семьи. Люба делает вид, что ей наплевать на то, что происходит в ее семье настолько усиленно, что выражение лица у нее не меняется. Она почти не говорит, почти не умеет формулировать мысли. И это в четвертом классе! Но она, в отличие от многих, старается делать хоть что-то. Может, если повезет, она найдет какой-нибудь колледж, и в жизни у нее что-нибудь сложится.
На задней парте сидит Вова. Из родственников у него только бабушка, которой далеко за восемьдесят. Она почти не ходит и немного не в себе. Вова сам по себе. Он не любит, чтобы им командовали: не слушает учителей и совсем не слушает бабушку. Смерть родителей была для него трудным испытанием. С одной стороны, он замкнут в себе, но стоит его тронуть - и можно получить взрыв. Он мальчик крупный и в приступе гнева может запросто выбить зубы семикласснику. А когда ему пытаешься что-то объяснить, он тупит взор и делает вид, что не понимает, что произошло. Видимо, для бабушки таких объяснений хватает.
Они в этом классе все такие – ненормальные, ненужные. Четвертый «Б» - балласт. Их сюда согнали, словно в резервацию, потому что никто не видит для них никакого будущего. А они отсюда не видят, что можно жить по-другому. Что можно не материться, можно уважать старших и не плевать на пол.
Преподавать здесь мне довелось случайно – педагогическая практика была немилосердна ко мне, и первый же урок в школе я проводил именно у этих детей. В классе, где оказываются дети из неблагополучных семей. Дети надломленные, странные – и никому, по сути, ненужные. Все первое занятие я кричал, брызгал слюной, в общем, старательно копировал их классного руководителя. Дети слушались, но без энтузиазма. Они привыкли видеть такое обращение. К ним каждый год приходил какой-нибудь студент, которому они были нужны в той же степени, что и всем остальным.
Они отсюда не видят, что можно жить по-другому. Что можно не материться, можно уважать старших и не плевать на пол.
Я приходил сюда четырежды, один раз в неделю. У меня не было ни опыта, ни каких-то особых знаний о том, что мне делать, я двигался наугад. Я пытался с ними не только рисовать, но и говорить. Иногда получалось, а иногда я ловил себя на мысли: поскорей бы это все закончилось.
Я осознавал свою беспомощность – мне, избалованному беспроблемной семьей, было не достучаться до них. Я мог их формально заставить рисовать какие-то картинки, для отчетности, но не более.
Единственное понимание, которое ко мне пришло за это время: педагогика - это не для меня. Потому что учителю должно быть все равно, кто перед ним - инвалиды, обычные или суперталантливые дети. Учителю должны быть нужны любые дети, и особенно такие как Арсен или Люба, или Вова – те, для которых это важно.
