Звучит резковато, но в данном случае под «хамством» я подразумеваю вполне библейскую категорию – неуважение к родителям. Все, безусловно, помнят, за что был проклят Ноем его сын Хам (имя которого стало нарицательным) – за то, что посмеялся над наготой захмелевшего отца, в то время, как другие сыновья – Сим и Иафет – почтительно прикрыли родителя и получили от него заслуженное благословение.
В дореволюционной России существовали определенные внутрисемейные проблемы и конфликты «отцов-детей». В частности, в высших слоях общества не принято было лично заниматься детьми – их отдавали на откуп няням, гувернанткам и учебным заведениям по типу интернатов. Ситуации, когда аристократическая дама самостоятельно, без кормилицы, вскармливала свое потомство и уделяла серьезное внимание его пестованию, являлись, скорее, исключением (как, например, в семье последних российских Венценосцев). Подобное отчуждение между детьми и родителями ни к чему хорошему не приводило, казенные и частные заведения еще более усугубляли этот разрыв, становясь своеобразным инкубатором революционных и атеистических идей, мешая прямой и непосредственной передаче ортодоксальных традиций.
И, тем не менее, даже на фоне этих негативных тенденций такая фундаментальная ценность как почитание родителей детьми была распространена в обществе повсеместно. Она воспринималась как безусловная необсуждаемая заповедь и транслировалась на протяжении веков в коллективное общественное бессознательное. Меня поразила история революционерки Инессы Арманд, бросившей в России мужа и пятерых детей «ради нужд революции». Даже в этой ситуации дети писали mama вполне почтительные письма, вероятно, с подачи их отца, хотя по современным меркам имели полное право «обидеться» и начать костерить свою беглую мамашу.
Советская идеология, конечно, не имела возможности опереться на библейский фундамент, но еще долго по инерции продуцировала традиционную ценностную модель. Почитание отца и особенно матери поощрялось всевозможными советскими праздниками а-ля 23 февраля и 8 марта. Случай Павлика Морозова не закрепился как символическая калька взаимоотношения поколений, а воспринимался народом как нечто экстраординарное, вызванное военной ситуацией. К тому же советское общество не являлось обществом потребления и не предполагало рыночных отношений внутри семьи: ты мне – я тебе. Считалось как бы естественным, что взрослые заботятся о детях, а дети участвуют в нуждах семьи – моют посуду, выносят помойку, ходят в магазин. При более-менее схожем быте и финансовом достатке советских граждан такой стереотип поведения тоже оказывался схожим и очень распространенным (с отдельными нюансами) почти среди всего народонаселения.
В позднесоветский период выделилась, однако, некая прослойка, демонстрирующая иной поведенческий тип: появились (как категория) дети-мажоры. Их отличали не только прогрессирующие материальные возможности, но и нехарактерное ни для дореволюционного, ни для советского общества потребительское отношение к собственным родителям, ОБЯЗАННЫМ, с их точки зрения, обеспечивать их всем возможным и сверх возможного. Сами родители, потерявшие опору в христианской традиции, также считали необходимым всесторонне ОБСЛУЖИВАТЬ свое чадушко, не зависимо от его поведения и отношения к ним, родителям. Если в царской России богатый отец мог и наследства лишить за непочтительное отношение к себе сынка (и сын это знал, так как это одобрялось всем обществом), то теперь отпрыски могли позволить себе почти любые выкрутасы и знать, что это сойдет им с рук. Отсюда эти ставшие притчей во языцех «отмазывания» любой ценой сынков и дочек, попиравших и общественные, и семейные нормы поведения. Во всех этих случаях и дети, и родители придерживались постулата о том, что родители ДОЛЖНЫ своим детям. Таким образом, ценностная иерархия подчинения и повиновения детей родителям начала нарушаться. Заметьте, подобные изменения наметились в той прослойке, которая УЖЕ, не дожидаясь свержения социализма, начинала жить по буржуазным и рыночным законам.
Вообще, хамство (непочтение к родителям) – это составная часть капитализма. Капитализм стал возводить на общественный пьедестал молодежную культуру, как более «прогрессивную», отправляя тем самым в прошлое ценности традиционного общества, мешающие капиталистическому процветанию. Социальный статус молодого человека (еще ничего из себя не представляющего) был искусственно завышен. Подобное заигрывание с молодежной культурой стало настолько устойчивой доминантой любого общества, выбравшего западный путь развития, что молодежь, подключенная к коллективному общественному бессознательному, очень хорошо ощущает свою «прогрессивность» по отношению к родителям-старикам (изначально устаревшим субъектам).
Неслучайно, что после буржуазного переворота 1991 года в современном российском обществе все эти робкие побеги принесли пышные плоды. Сегодня потребительское отношение внутри семьи распространено не только в высших, но и во всех остальных слоях и прослойках населения, более того, оно стало архетипичным.
Идея всестороннего обслуживания своего «перспективного» дитяти, удовлетворения его многоразличных нужд без обратной отдачи господствует почти безраздельно. Как во дворцах, так и в хижинах, мать, какой бы властной она ни была на работе или с прислугой, по отношению к ребенку становится если не рабой и служанкой, то, как минимум, «обслуживающим персоналом». В ответ ребенок может почти безнаказанно хамить, например, обозвать мать бранным словом, что было немыслимо еще в советское время. Ребенок знает, что его не накажут адекватно (т.к. психологи объяснили, что бить детей недопустимо), в худшем случае слегка пожурят. Однажды мы с моей пятилетней дочкой и ее подругой гуляли по дачным линиям. Девочка вдруг начала орать на свою бабушку «дура, сволочь»; интеллигентная бабушка с испуганным видом пыталась унять внучку: «Ну что ты, разве так можно, это некрасиво, ну не надо, ну прекрати…» и т д, естественно, ребенок от таких увещеваний только распалялся. Длилась эта безобразная сцена довольно долго и чем кончилась, не помню, но помню хорошо, как мы переглянулись с моей дочкой и я спросила: «Что бы тебе было за такое?» «По губам!», - весело ответила Наташа (хотя подобного прецедента в нашей семье не случалось, просто дочь интуитивно почувствовала, какой была бы моя реакция на безусловное хамство).
Это не значит, конечно, что мои дети не хамят. Они выросли и позволяют себе огрызаться (что было немыслимо ни в моей семье, ни в семье моего мужа). Мы могли спорить с родителями, обижаться, даже орать друг на друга, но сказать родителям в ответ на настоятельную просьбу закрыть рот «сам закрой» или тем более послать куда-нибудь – не могли.
Дачная девочка тоже выросла и стала совершенно неуправляемой, теперь и мама ее, и бабушка плачутся мне в жилетку о ее поведении. Почти такая же ситуация еще в одной знакомой мне однодетной, полной семье. Но, увы, на что-то подобное, пусть в гораздо меньших степенях, жалуются и православные многодетные семьи! Хамство разлито в воздухе, и дети присосались к этому коллективному бессознательному, как к соломинке с кока-колой.
Отсюда, на мой взгляд, и появление немыслимых ни в традиционном обществе, ни в советском книг-жалоб на своих родителей. В Западной цивилизации таких книг в сиротском жанре («меня мама обидела») пруд пруди. Книга Екатерины Шпиллер, имеющая целью свести счеты с неправильно воспитывающей ее матерью, известной писательницей Галиной Щербаковой – классический для нашей культуры образец. Допустим, обиженная девушка (которой, впрочем, за 40) и права, и мать все делала безобразно: не уделяла ей должного внимания, не встречала после «музыкалки» из темной подворотни, не покупала «хорошие продукты из-под полы», а лишь то, что лежало в открытом доступе и было, по мнению героини, несъедобно (то же касалось и «не тех» ботиночек, и кофточек, ношение которых травмировало психику Екатерины Шпиллер). Дело не в деталях, а в общем посыле: в разрешении самой себе публично «обнажить» своего родителя. Тот библейский грех, о котором мы говорили выше.
Самая известная в этом жанре, гораздо более талантливая, можно даже сказать, высокохудожественная книга Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом», в которой Павел бичует и «хоронит» воспитавшую его до 9-летнего возраста бабушку. Пусть старушка была невыносимо вздорной, пусть нанесла бедному мальчику непоправимые душевные травмы, пусть роман явился для автора сеансом психотерапии. Пусть все так. «Хамской» сути романа все это не отменяет. К тому же из продолжения книги (уже не про старушку, а про подросшего автора) и из многочисленных щедро раздаваемых самим Павлом и его матерью, известной актрисой Санаевой, интервью, мы можем проследить, что и с центральной линией автобиографического романа не обошлось без лукавства. Автор, который вроде бы демонстрирует некое понимание тяжелого психического состояния бабушки, потерявшей во время ВОВ сына-младенца («ну и что», хочется спросить читателю, «кто из советских людей не терял в войну близких?»), рисует такой кошмарный стиль практикуемого старушкой и ее мужем-подкаблучником (известным, кстати, актером Санаевым) воспитания, что порой трудно отделаться от ощущения сгущающейся чернухи. Но главное не в этом: беспрерывно ругаясь и чуть ли не матерясь, старушка вытягивала тяжело больного внука, так как обожаемая Санаевым мать сбагрила больного четырехлетнего сына бабушке, чтобы заниматься новым мужем – Роланом Быковым, а потом через 5 лет опомнилась и захотела мальчика обратно, что накалило до предела и без того непростые отношения в семье. Можно сказать, что, несмотря на очевидные огрехи воспитания, результат в итоге оказался положительным – мальчик выжил, вырос и даже пишет романы. То есть неправильные средства все-таки достигли некоей цели. Но нет, внучек и тут, несмотря на демонстрационно-художественную доброту к бабушке прозрачно намекает на протяжении всего повествования, что, собственно, а был ли у его бабули повод так героически расстараться, была ли вообще болезнь, и не фантом ли это, призванный оправдать бессмысленное существование неработающей старухи? То есть, если бы мальчика меньше опекали и кутали и больше выгуливали, он бы и не болел…
Однако и в интервью, и в книге говорится, что у Санаева была почечная недостаточность, а это, извините, не «сопли с тонзиллитом», это серьезное заболевание, которое не лечится только закалкой и оставлением ребенка в покое. Сам же Санаев описывает эпизод, когда на минуту вышел на зимний балкон чтобы закалиться и через полчаса уже лежал с температурой 39 (кто из нас, здоровых советских детей, не проделывал того же по сто раз на дню, но без всяких болезненных последствий?). То есть мальчик болен был. И бабушка лечила его всеми доступными ей способами. Но неправильно, с точки зрения автора романа. За что и получила по полной, при полном одобрении общества (роман был принят на «ура», получил всевозможные премии, обогатил автора, по роману снят фильм).
«Ну все, теперь за мои страдания родители должны купить мне планшет!», - сказала при мне 14-летняя девочка, выписывающаяся после операции аппендицита (мы навещали в больнице дочь). Я хихикнула. К счастью, моим детям, обладающим (я надеюсь) чувством юмора, пока не приходит в голову предъявлять нам счета «за страдания». Но как же непросто будет жить вскормленному в потребительском «хамстве» поколению продолжать вытребовать с их точки зрения должное у родителей (а в конечном счете, у Бога), особенно, когда родители уйдут и останутся в качестве объекта «обязанных»… кто? Их собственные дети?...
