В тот день я ехала на работу без телефона. С утра забрала его из ремонта, он проработал полчаса, позволив сделать пару важных звонков, и приказал долго жить. Очень странное чувство. Без телефона как без рук! Ни почитать, ни позвонить, ни связаться в WhatsApp. Что делать-то? Как же мои 5 проектов, которые я веду? С другой стороны, проездной у меня с собой, деньги какие-то есть, встречи назначены – чего я дергаюсь?! Ну, как чего… А вдруг у кого-то планы изменятся? Как я об этом узнаю? Как домашним позвоню, чтобы убедиться, что там все в порядке? И как они узнают, что меня надо встретить, если на последний автобус не успею? Да никак. Как-то ведь люди раньше без мобильников жили (был такой период во всемирной истории), и не вымерли. И даже вели довольно активный образ жизни. Значит, и я смогу.
И, хотя с непривычки поначалу было тревожно и как-то нервенно, но в то же время и радостно: а что? Могу! Чувствовалась пусть и маааааленькая, но свобода. От экрана, в который нет смысла утыкаться взглядом, потому что он черный и безжизненный. От своих контролирующих функций – никому не могу позвонить и спросить: как прошла лекция? Закрыли ли помещение? Не забыли ли сдать ключи? И т.д., и т.п. И от ощущения открытости всем возможным обстоятельствам, при возникновении которых нельзя будет реагировать привычным образом – кому-то позвонить.
Это была моя маленькая свобода. Совсем маленькая. Но ощутимая. О большой, огромной, почти безграничной свободе я узнала в этот же день вечером, приехав на показ фильма «Донецкая Вратарница».
На показ меня пригласила автор – фотожурналист Наталья Батраева. Это был ее режиссерский дебют. Наташа – человек живой и неравнодушный. Автор нескольких книг и фотовыставок о Косово, Южной Осетии, наводнении в Крымске… Много раз она оказывалась там, где беда.
Когда я несколько лет назад спросила Наташу, что ею движет, когда она едет в самый эпицентр трагедий, она ответила: «Знакомые говорят: у тебя тяга к катастрофам. Я говорю: нет. Мне интересен человек, поставленный вот в такие условия, когда он полностью раскрывается. Встает на острие – грань между жизнью и смертью. Вот это его перерождение, переосознание – это очень сильные чувства».
Когда началась война на Донбассе, она тоже не осталась в стороне – ездила туда, собирала и сопровождала гуманитарную помощь и, конечно, снимала, снимала, снимала…
В этот раз – не книга и не фотовыставка. Документальный фильм. 4 года съемок и полгода почти непрерывного денно-нощного монтажа. На фестивале «Радонеж» «Донецкая Вратарница» стала лучшей режиссерской работой. Фильм имеет пять наград различных конкурсов и кинофестивалей.
Гаснет свет, и помещение наполняется голосами. Женскими, радостными: «Я поняла, что я счастлива», - главная героиня фильма, Юлия, рассказывает о том, как переживает войну. Кругом руины, остовы, выбоины – эти от налетов, те – от танков, а в ее глазах полощется радость: «В душе такое тихое счастье – как легкий ветерок». Улыбка широкая, щедрая, голос звенящий. Та же широкая улыбка на лице игумении монастыря, на территории которого проходит съемка. Иверский монастырь, возвышавшийся в поле, чуть в стороне от Донецкого аэропорта, оказался на линии фронта. Прямо точно на линии – в его келейном корпусе держали оборону ополченцы. Полгода держали – и люди, и стены.
Здание смотрит безглазыми окнами в чисто поле. Ворота храма покорежены снарядами, некогда белые стены выщерблены. Купол сгорел в страшном пожаре – жадный огонь и на экране-то смотрится жутко, трудно представить, какими глазами на него смотрели насельницы монастыря, что переживали при этом. Им было страшно. Очень страшно. Но икону из горящего храма вынесли – не тронутую огнем.
О былом благополучии Иверского монастыря свидетельствуют пережившие обстрелы пышно цветущие красные розы и обширная площадь вокруг собора, красиво и со вкусом выложенная плиткой – так и представляешь здесь сотни толпящихся прихожан. Сегодня же здесь запустение и руины. Но храм жив. В нем молятся. В нем спасаются в минуты опасности. В нем крепнут и звенят читающие акафист чистые женские голоса.
А матушка, широко улыбаясь, говорит, что для нее война кончилась в тот момент, когда она решила здесь все восстанавливать. Взяла тачку, лопату и пошла убирать территорию. Люди, видевшие это, останавливали: «Матушка, что Вы! Зачем это?! Ту ведь снова все разбомбят!» Но она улыбалась и продолжала. Люди качали головами и сами брались за тачки и лопаты. И вот территория убрана, сгоревшая кровля собора – перекрыта. Сквозь решетку купольного остова уже не льет водопадом дождь, а в алтаре можно вновь установить престол и служить литургию. И в одном из последних кадров мы видим, как ее служит приехавший в храм Владыка.
Эти женщины, чьими молитвами и руками здесь сделано так много, вовсе не сверхчеловеки. Матушка, стоя на разрушенной кровле храма, покрываемой свежими досками, говорит о том, как ей страшно – всегда боялась высоты! Хрупкие, миловидные женщины без прикрас рассказывают, как, обнявшись на пороге храма во время первого обстрела, тряслись крупной дрожью. Юля вспоминает, что в ночь после этого обстрела ей было «так страшно! так страшно!», что она всю ночь не спала, переживая ужас конца мирной жизни, а наутро встала другим человеком – страх ушел, и появилась… радость. Радость свободы от всего земного, неважного – будь, что будет! – на все, Господи, воля Твоя. А в конце фильма она доверительно делится: «Я очень хочу мира. Я устала от войны. Но, наверное, Бог ее пока не заканчивает, потому что когда тихо, мы как-то неправильно живем. Дома, постройки, покупки, вещи – все это не важно. Главное – душа человеческая».
Эти слова не звучат банально и пафосно, им глубоко веришь. Героини в кадре очень открыты и искренни. За этим – большая душа и серьезный труд автора. Наталья Батраева, режиссер, отвечая на вопрос из зала о том, как удалось так «разговорить» главных героинь, ответила: «Тебя либо принимают, либо нет. Нужно прийти к человеку как свой. Сочувствие – первостепенно. Когда беседуешь с человеком, и он начинает раскрываться, ты не можешь встать и пойти проверять, как работает камера. И если человеку в данный момент нужна помощь – откладывай камеру и помогай. Мы так и делали в 2014 году, когда возили с ребятами на Донбасс гуманитарную помощь. Только так образовывается пространство, в котором мы взаимодействуем. Его никто не моделирует специально, но оно есть».
Сочувствие, сострадание – то, что движет Наташей, снова и снова направляя ее с камерой в руках в горячие точки. «Все началось с Косово, - рассказывает она. – В 2005 г. мы с подругой отправились автостопом, имея при себе 100 долларов на всю поездку. Мы были абсолютно не готовы к тому, что там увидели – центр Европы, а кругом руины, все храмы взорваны. Мы пробыли там неделю. Я все время снимала. И после поездки сделала фотовыставку, а потом и фотокнигу «Косово. Сербская Голгофа». Я была под сильным впечатлением».
Наташины книги, выставки очень затратны. И душевно, и физически, и материально. Работа над фильмом – не исключение. Он снова провел автора через тернии тяжелого труда, безденежья, отсутствия поддержки и препятствий со стороны сильных мира сего («Как это – о Донбассе и без политического подтекста? Давайте политизируем!») Но он состоялся. Таким, каким был задуман – о людях, о жизни души. Как сказал о нем декан психологического факультета РПУ, где проходил показ, «это – фильм-документ, каких не много. Как Дневник Анны Франк. Фильм видение. Он учит нас видеть – тонко, ёмко. Но, как говорил Спиноза, все прекрасное – трудно. Я как-то лежал в больнице с режиссером Чухраем. И он рассказывал, чего стоят автору такие фильмы, как «41-й» и «Баллада о солдате»… Но они того стоят. И этот фильм – «Донецкая Вратарница» - останется. Это кристаллизированная мудрость из кристаллизированного страдания. В глазах его героев – свет, потому что это глаза людей перестрадавших».
Помимо кинофестивалей, фильм несколько раз показывали в разных залах Москвы и Санкт-Петербурга. Наташу поразил горячий отклик в Питере: «Это, наверное, генетическая память блокадников. Люди приходили на показ по три раза! Бабушки ехали из других районов города, месили снег…»
Сейчас, в эти дни, фильм показывают на Донбассе.
Когда мы смотрим эти кадры, не верится, что это сегодняшняя война. Кажется – где-то с кем-то когда-то. Но, как говорит автор, «Все уже близко. Но мы еще можем качнуть эту чашу. Только начинать нужно каждому с себя».
