Погода в конце октября капризна. По дороге нас полило дождем, обогрело солнцем, обсыпало последним золотым листом. Робкий солнечный луч проскользнул через тягучие грозовые тучи. Мокрое асфальтовое покрытие загорелось отраженным светом. Золотой лентой дорога прорезала сходящийся у горизонта темный массив леса. Над этой темнотой парила яркая, плотная, почти осязаемая радуга. Проезжать сквозь эту небесную арку было приятно.
- Там я отъедаюсь, отсыпаюсь и отхожу душой, - говорит Дима.
Он добавляет газу и уводит машину в левую полосу, обгоняя степенно движущийся грузовик.
- Все меня радует. Ухоженные, распаханные поля. Сохраненные и обновленные фермы. Спокойные, вежливые водители. Если мигают дальним светом в зеркала, гонят с полосы, подрезают, в общем, хамят на дороге, палец даю на отсечение - это наши соотечественники.
Словно в подтверждение своих слов Дима смотрит в зеркало заднего вида и перестраивается вправо. Мимо на скорости пролетают несколько хромированных джипов. Их номера, действительно, московские.
Дима - водитель сервиса автомобильных попутчиков. Это широкоплечий, флегматичный человек лет пятидесяти пяти. Раз в месяц он размещает объявление о поиске компаньонов для путешествия в прошлое. Прошлое для него –герб в виде венка, жетончики в метро, проводное радио, памятник Дзержинскому и многосоставное чувство обретения утраченного. Мы едем в Минск.
Хостел в Троицком предместье на берегу Свислочи. Креативный интерьер в эстетике подвала и невнятные личности с дредами вместо волос. Увидев двухэтажные кровати, Дима отклонил мое предложение дешевого общежительного уклада:
- В армии такого накушался.
Мы договорились встретиться завтра.
Дима познакомил меня со своим минским товарищем. Захар Валентинович - сибиряк, в семидесятых годах на комсомольской стройке познакомился с будущей женой-минчанкой.
- Я декабрист наоборот: вслед за женой, с востока на запад и добровольно, а не принудительно, - смеется он.
Мы стоим у «Минских ворот» - башен-близнецов, встречающих каждого выходящего из железнодорожного вокзала. Послевоенная архитектурная концепция самой западной столицы СССР разрабатывалась так, чтобы с ходу поразить любого иностранца цельностью и величием советского мира. Текст, воплощенный в камне, вобрал в себя лучшее из мирового культурного наследия. Дорическая монументальность строений, римская геометричность улиц и скульптура, не уступающая в гармонии знаменитому канону Поликлета -советские архитекторы понимали, что возводят памятники, каждая деталь которых будет славить империю. Никто не предполагал, что империя рухнет и архитектурная метафизика превратится в зазеркалье.
- Минская тюрьма – это настоящий рыцарский замок, здание КГБ напоминает древнегреческий храм, а оперный театр – римскую усыпальницу. При хорошем воображении можно представить, что гуляешь не по современному Минску, а по древнему Гелиополю. Так и ждешь, что из-за колонны вынырнет какая-нибудь древнегреческая гетера,– по выражению лица Захара Валентиновича понятно, что он не раз себе такое представлял.
- Дождались? – участливо спросил Дима.
- Пока только минские выныривали. Два раза, - сумрачно проговорил Захар Валентинович.
Центр города мы обошли за день. При наличии всего, что отличает столицу от уездного городка, Минск обладает какой-то личной умиротворенностью и общественной доброжелательностью. Несколько раз, распознав мое замешательство приезжего, ко мне подходили люди с предложением помочь. Вот прямо так и спрашивали: «Вам что-нибудь подсказать?» В эпоху гугла, яндекс-навигатора и тотального равнодушия, такое внимание выглядит почти откровением. Наряду с символикой и сталинской архитектурой, оно предстает еще одной приметой советского времени, не унесенной ветром перемен в сторону западного мира.
- Знаешь, как я понимаю, что машина времени сработала? Я захожу в ЦУМ, – Дима сделал широкий пригласительный жест.
В Москве я обхожу аналогичное заведение десятой дорогой. Уж очень не хочется терять самооценку из-за тряпочек по цене мебельного гарнитура. В минском ЦУМе все оказалось иначе. Не гламурное торжище, а обычный советский магазин, сохранивший доступные цены и логику размещения товара ради удобства посетителей, а не во имя всепоглощающего мерчендайзинга. Здесь можно купить сделанную по ГОСТу меховую шапку «как у Ипполита» из новогодней комедии, шерстяной спортивный костюм со штрипками, льняные сарафаны и шикарные женские полупальто с рукавом «реглан». И эти вещи не какой-нибудь пошловатый кич, а вполне конкурентоспособный, модный продукт собственного, белорусского производства.
- Я сам в прошлом году купил здесь отличный вязаный жилет. Вспомнил качество настоящей шерсти, - говорит Дима.
Большинство покупателей -люди пенсионного возраста. Обычные бабушки, в платочках и беретках. Их много на улицах города и в общественных местах – они листают книги в «Букинисте», прихлебывают кофе в знаменитом на весь Минск кафе «Лакомка», выбирают веселые расцветки тканей в магазине «Белорусский лен».Припомнилось, что в Москве я уже давно не видела пенсионеров, покупающих для себя что-нибудь, кроме дешевой еды в «Пятерочке».
Та же ситуация и в ГУМе. В местные столовые на обед приходят конторские работники, отоварившиеся домохозяйки и прогуливающие студенты. После окончания рабочего дня главные минские универмаги заполняются служащими, желающими обновить гардероб.
Мужчина, перемеривший в отделе головных уборов три десятка шапок, замер перед зеркалом в вельветовом картузе, заломленном на затылок.
- Вам очень, очень идет этот канареечный оттенок и рубчик вельвета подходит к вязаному узору свитера, - я хочу поддержать выбор нерешительного мужчины.
- Вижу, -с досадой отвечает мужчина. – Только вот я в нем и пришел.
Минск – город камерной романтики. Она заполняет широкие проспекты и узенькие улочки, протекает под мостами, делает круг в фонтанах и оседает в многочисленных парках, проявляясь порой там, где ее совсем не ждешь – на городских крышах, автомобильной парковке, заднем дворе универсального магазина. Только ее мерилом становятся не лирико-драматические переживания, а вполне себе повседневная обыденность. Группа молоденьких курсантов-милиционеров в сквере Марата Козея зачарованно наблюдает за спустившейся с высокой сосны белочкой. Суровый усатый майор, руководящий отработкой следственных действий, сам достает смартфон и снимает рыжего зверька. Двое молодых ребят старательно красят лавочку рядом с минской стеной Виктора Цоя. Тут же, прямо на земле, расположилась девушка с гитарой: «Гроза за окном, гроза с той стороны окна. Горят фонари и причудливы тени, Я смотрю в ночь, Я вижу, что ночь темна, но это не станет помехой прогулке», поет девушка. И ночь, действительно, не становится помехой пожилой паре, фотографирующейся на смотровой площадке главной белорусской библиотеки. Двадцать третий этаж, ветер рвет юбки и шарфы, под ногами рассыпались городские огни, а они смотрят друг на друга так же, как, наверное, и пятьдесят лет назад.
Три десятилетия прошло с тех пор, как Россия живет в новой реальности. И вроде бы ничего не поменялось на первый взгляд – те же березы, те же реки, та же страна, тот же вид из окна, и даже соседи прежние, но жизнь иная. Мы изменили свои идеалы, свои привычки, свой стиль одежды и свои характеры, но обрели ли мы свое подлинное «я»?
В отличие от россиян, белорусы не впадали в крайности, забыв себя как зонтик в автобусе. Не гнались за «капитализмом с человеческим лицом», не крушили памятники вчерашним кумирам, не жгли партбилеты ради новых «корочек», не меняли привычные ценности на более модные. Может быть, поэтому здесь нет конфликта между человеком и средой, который в России пытаются решить строительной экспансией.
Так совпало, что наша с Димой поездка пришлась на дни, когда в Беларуси отмечали столетие ВЛКСМ. И это было не локальное мероприятие на уровне районного ДК, а общегосударственная акция: «Вы должны знать и помнить, что являетесь наследниками героев, что надо жить так, чтобы не было стыдно перед их памятью, - сказал Александр Лукашенко в обращении к своему народу. - Когда распался Союз и другие государства перечеркнули славную историю комсомола, мы подхватили его знамя и передали своим детям. Наше достояние в том, что только мы, пусть в другом виде, под другим названием сохранили нашу молодежную организацию. Мы были первые, кто пошел этим путем. А сегодня за нами идут и другие, и огромная Россия тоже пришла к пониманию этого».
«Верь мне! И я сделаю, все, что ты хочешь. Верь мне! Я знаю, что нам надо быть вместе!» - раздается женское соло возле минской стены Цоя.
Я не знаю, как в дальнейшем сложится судьба наших братских стран. Одно я знаю твердо: когда в моей квартире раздастся звонок, и Дима в очередной раз спросит: «Ну что, махнем в прошлое?», я закричу: «Конечно! Уже выхожу!»
