Крымский дневник
Этот эпизод – часть крымского дневника, начатого в марте 2014 года в Крыму – я писала несколько лет. Дополняясь свидетельствами очевидцев и фотографиями, дневник постепенно превращался в рассказывающую о возвращении Крыма в Россию книгу, которая вряд ли когда-нибудь будет издана...
5 мая 2014 г.
98 погибших за Севастополь хороним мы сегодня на военном кладбище в Деркачах, спустя 70 лет после того, как умерли они. Нашли, отыскали их ребята из поисковых клубов, каждый год не только здесь, в Крыму, но и по всей России «поднимающие» солдат из земли – много, ох, как много осталось их – непогребенных, неузнанных, безвестных...
Сегодня отдавшим жизнь за Севастополь будут возданы почести, которые тогда – в 42-ом или 44-ом – были немыслимы. Командующий Черноморским флотом, военные, ветераны-афганцы, поисковики, скауты и люди из разных городов России приехали проводить солдат.
Солнце загоняет в тень, припекая совсем по-летнему. Восемнадцатилетний солдатик, покачнувшись, оседает на руки стоящих рядом – срочники стоят, где прикажут, хотя, не в приказе тут дело: хоронят своих же – солдат, ненамного взрослее себя.
98 безвестных в восьми гробах и 99-й – узнанный – отдельно.
Алексей Чиндяев возвратится домой, в Оренбургский край. Встретит его дочь, оставленная восьмилетней девочкой, а жена... жена так и не узнала, что сталось с ее Алешей. В 42-ом, когда перестали приходить от него письма – сколько же лет было ей тогда – 27, 28...? – она, сперва трепетавшая при виде почтальона, спустя год-другой уже избегала встреч с этим невольным глашатаем горя и радости. Отголосили уже бабы на селе – не раз утешала она очередную, клонящуюся к земле вдову – нутром чувствовала ее горе так и не узнавшая о своем вдовстве. Надеялась и когда начали возвращаться – нет, не мужики, какими уходили, – воины! Прокаленные, суровые, смертельно уставшие... И неслись, захлебываясь, по селу переливы гармошки, и браво шел хозяин, позвякивая медалями, а жена... просветлевшая лицом, еще не верящая, шла рядом, боясь выпустить его руку. Часто грезилось это им – мужним и вдовым – валящимся от усталости после надрывных работ – их женской передовой трудового фронта. Робко, несмело позволяла себе надеяться и жена Алексея – всякое ведь бывает: «пропал без вести» – не роковое «погиб». И, когда приходил очередной день Победы, радость ее была скорбной радостью. Не дождалась... умерла спустя шесть лет после окончания войны, успев передать дочерям надежду и веру в возвращение отца. И самая старшая дождалась...
98 безвестных провожали мы в Деркачах. Бубенцы кадила, старорусские слова заупокойной литии: «Упокой Господи души усопших воинов за Веру и Отечество жизнь свою положивших и воина Алексея».
Отдать жизнь за других! Что может быть выше и горше?!
Пока звучали официальные речи – хотелось бы верить – искренние, пошла я по аллеям кладбища, вчитываясь в надписи, пытаясь расшифровать эпоху: «Командир 18 батальона морской пехоты геройски погиб в 1941-ом, вызывая огонь на себя», «Братская могила артиллеристов, погибших при освобождении Севастополя в мае 1944 года», «Фотокорреспондент центральной газеты «Красный флот». В отдалении – двое могильщиков у драпированной кумачом глубокой ямы. Драпированной, чтобы скрыть ее страшность – братская могила почти на 100 человек (без малого два плацкартных вагона), уместившихся в восьми гробах. Как мало остается от человека после свершившегося перехода, когда тесна нам становится земля... Пытаясь за безликими цифрами понять, сколько же это, вспомнила кладбище с тремя сотнями одинаковых памятников убитых в Беслане – и поняла: много! Очень много!
Могильщики в ярких безрукавках с заглавными буквами компании, ведающей кладбищами города, оказались словоохотливы. Оба – коренные севастопольцы: у одного деды – кадровые офицеры, второй сам – бывший военный: когда передавали их 3-ю бригаду Украине, уволился из армии, – командир подразделения связи не захотел присягать другой стране. С таким образованием взяли только в копачи. Думал, временно, но задержался на 18 лет, последние три – вообще не пьет. Гробокопатели (как сами себя называют) не нашего, русского – «классического», типа, скорее ближе к гамлетовскому: «Кто-то ведь должен делать и это, – рассуждали они. – Самое страшное, когда хоронят детей, родители открывают гробик прощаться, а там – куколка». Говорят, что время так и не научило равнодушию – как остаться равнодушным, когда люди плачут... И по тому, как позже принимали они погибших, было видно: искренне! В любой работе есть пик осмысленности ее, тем более, что у обоих – бабушки, деды воевали.
Когда провожали на войну Алексея Чиндяева из села Новосамарка, затерявшегося где-то на тракте между Оренбургом и Самарой, старшая дочь его – Антонина, всего-то и запомнила, как бегала с детьми по бревнам. 28-ми лет уходил он в начале войны – молодым человеком по меркам нынешним – а по тем: «до» и «после» военным, зрелым отцом семейства с тремя дочерьми. На селе работал трактористом. Когда наступала зима или выдавалось свободное время (хотя, много ли его у крестьянина) чинил и мастерил обувь. На фронте, за год был дважды ранен, в последнем письме писал: «Моя рана заживает, иду бить врага!» Восемь лет было старшей Антонине, в начале войны, а теперь 80-летней дочери предстояло встретить 30-летнего отца...
Молодые солдаты на плечах понесли погибших, и лица их изменились, нет, не от тяжести - много ли весят кости? От сопричастности: быть может, там, внутри, такой – же 18-летний: мечтавший, надеявшийся, любящий или ожидающий любви, считающий, что впереди – целая жизнь, за которую так много нужно успеть!
«Вечная Слава!» – горело золотом на обелиске. Не похороны – проводы, растворенные тихой радостью – гордостью за своих дедов, выдюживших, победивших там, где в очередной раз склонила выю Европа – советские люди обладали заведомой «непобедимостью» – не просчитав этого, зверствуя на чужой земле, Гитлер был обречен. И сегодня, мы, выкупленные жертвой дедов наших, не знающие выстрелов и солоноватого вкуса крови, видим, как вновь, по-фашистски хладнокровно, убивают людей в Одессе, Славянске, Краматорске.
Сейчас, под этим же солнцем, в таком же приморском городе-герое – городе-брате, за двести с лишком километров отсюда, понесли другие гробы: в Одессе хоронили убитых 2 мая в Доме профсоюзов.
Полетела земля, ухнув гулким эхом, разлеталась земля – разверзалась Земля, принимая убитых в Одессе. Завопила Земля... Да, услышал ли кто этот крик?
Схоронили мы девяносто восемь, девяносто девятого повезет на Родину ровесник его – Григорий Полтавский, парень – косая сажень в плечах. Такой, бросив горсть земли, не станет вытирать руки белым платочком, не будет и пустословить – приехал по просьбе дочери солдата. Искренность его, глубина сопереживания, богатырская внешность бросалась в глаза еще до того, как узнала я, что возглавляет он поисково-спасательный отряд в месте, где не знали войны. Не докатилась она до Оренбуржья – остановили такие, как этот, ребята. Нет близ Орска рубежа обороны, заросших окопов и неразорвавшихся снарядов, зато есть память о беженцах, равных населению города, восьми госпиталях, да почти 30-ти эвакуированных заводах.
Георгий работает учителем физкультуры в школе, каждое лето выезжая с мальчишками в Смоленскую область на поиски солдат, – за неполных десять лет подняли они около 100 человек: «Считаю, что у меня, моих детей и воспитанников, как и у нашей страны, есть долг перед ребятами, до сих пор лежащими в земле, – теми, кто отдал самое дорогое, что у него было – свою жизнь».
Молодые солдаты на плечах понесли погибших, и лица их изменились, нет, не от тяжести - много ли весят кости? От сопричастности: быть может, там, внутри, такой – же 18-летний: мечтавший, надеявшийся, любящий или ожидающий любви, считающий, что впереди – целая жизнь, за которую так много нужно успеть!
Накануне дня Победы хоронили Алексея Чиндяева на Покровском кладбище в Орске, рядом с умершими в годы войны ранеными. Дочь его, маленькая старушка в платочке, прильнула к маленькому гробу – будто не 72 года, а три дня минуло с момента последнего вздоха отца. Всю жизнь надеялась она получить весточку... гадала: может в плен попал, или утонул, зацепившись за корягу, – плавать-то не умел. Ждала, искала, молилась...
Поддерживаемая Григорием, не доходя ему даже до груди, приняла отцов смертный медальон и узенькую полоску бумаги, исписанную отцовской рукой. Разволновавшись, не смогла сдержать слез. Не в плену, не на дне... Погиб, близ села Октябрьского, защищая Севастополь. И вернулся-то как?! Будто скрывшись до поры, возвратился домой из русского Крыма, такого же, в землю которого лег он в 42-ом году.
Фотографии Натальи Батраевой
