Вы давно смеялись от души? А на спектакле? А ваши дети давно смеялись от души? А так, чтобы вы понимали, что это не плоский юмор и не шаблонная комедия? А чтобы после этого можно было поговорить по душам и сказать друг другу: «Смотри, как они играют! Как они радуются! А мы с тобой так умеем?» А так, чтобы еще пришло понимание о том, что мы – взрослые – в большинстве своем забыли, как играть со своими детьми. Что у многих из нас редко бывает для этого повод, а еще реже – настроение.
Давно ли мы со своими детьми делали игрушки из подручных материалов и играли ими после этого? Давно ли мы веселились на ровном месте – просто потому, что у нас избыток радости и фантазии, и мы готовы сотворить сказку из чего угодно?
Во что играют современные дети? Как часто в последнее время мы видим измененную картину того, что ребенку оказывается нужны особенные условия для детской радости, а лучше – десятки игрушек, гаджеты и компьютерные игры. Делает ли это более счастливыми наших детей? А взрослые – со всем набором «взрослых» условий для радости – становятся ли от этого более счастливыми? …
Недавно мы побывали с детьми на спектакле «Школа навыворот». Заранее мы знали только то, что в нем будут играть артисты с особенностями развития. А дальше – началось действо, полное настоящих, искренних чувств, смеха, озорства.
Перед нами за час развернулась целая палитра эмоций и собственной искренней радости в ответ. Это было настоящее чудо!
Как оно произошло? Два талантливых человека придумали и поставили спектакль с участием людей, которых в обществе принято называть «инвалиды».
Андрей Афонин – художественный руководитель и режиссер Интегрированного театра-студии «Круг II», педагог с тридцатилетним стажем по социокультурной реабилитации.
Андрей Климак – всемирно известный клоун, художник, актер в шоу Вячеслава Полунина «Снежное шоу».
Я задала им несколько вопросов.
А. Афонин: «Школа навыворот» – это веселый спектакль, как кривое, забавное зеркало отражающий нашу жизнь через нашу школу. Это спектакль для всей семьи. На него можно прийти и с детьми от семи лет и без детей. Впервые в истории театра «Круг II» создан «полнометражный» клоунский спектакль. Да и в истории российского «особого театра» – это первый крупный, профессиональный проект в жанре клоунады.
Андрюша в данном случае у нас приглашённый клоун и приглашенный режиссер.
– Почему возникла необходимость ввести новый жанр в репертуар? Как появилась идея создания этого спектакля?
А. Климак: Мы познакомились с Андреем несколько лет назад. В то время я работал над спектаклем о родителях детей с аутистическими расстройствами. В нем драматические актёры играли родителей, а детей должны были играть клоуны. Было важно показать, что особенные дети тоже шутят, радуются, играют. Нам не хотелось делать драму – вокруг и так сплошные драмы.
Андрей рассказал мне про свой театр. Потом я посмотрел несколько спектаклей. И уже потом у нас созрела идея поставить совместный клоунский спектакль.
Мне давно было интересно поработать с особенными людьми. Когда мы ставили спектакль «Школа навыворот», мы использовали самые простые сцены из школьной жизни. Мы хотели показать обычную школу, но не со стороны учителей, а со стороны учеников. О том, что дети ходят в школу, списывают, играют, влюбляются. А ребята-актеры импровизировали. И получалось то, что нужно!
А. Афонин: Юмор – это такая сложная история. В нем очень важен контекст, чтобы было понятно всем. Поэтому мы решили, что школа – это хорошая тема, в которой можно поулыбаться.
– Андрей, как сложилось, что Вы стали заниматься инклюзивной педагогикой?
А. Афонин: В восемьдесят девятом году меня пригласили заниматься с детьми с особенностями. Надо сказать, что в то время о таких детях никто не знал и не слышал.
Я занимался альтернативной педагогикой с пятнадцати лет и попал в один из семейных клубов, который так и назывался – «Семья», к очень хорошему педагогу-новатору. Тогда на практике приходилось осваивать много педагогических задач, особенно когда нужно было с детьми выезжать в лагеря и работать с ними в более тесном контакте.
Первый театр людей с особенностями я увидел в Германии. Потом мы стали развивать это направление в России. Впоследствии, для лучшего развития нашего театра, я получил два режиссерских образования.
Правда ли, что работа с особенными людьми требует больших затрат, чем с обычными? Для этого нужно быть сильным человеком?
А. Афонин: А мне кажется, что нужно быть гораздо более сильным, чтобы например, работать в школе. Там есть дети, которые вообще ничего не хотят, которых нужно еще мотивировать.
А эти ребята уже замотивированы. Они не перенасыщены развитием – они хотят этого! И если ты им предлагаешь, они начинают развиваться. У них есть мотивация к тому, чтобы это делать и делать это хорошо. Не за деньги, не за славу, не за пряник. Без всяких оценок, потому что это им нравится.
– Как вас находят ваши зрители?
А. Афонин: У нас же очень разные спектакли. Есть красивые музыкальные, есть сказочные. Есть и драматический жанр, и современные перформансы. Мы ставим спектакли про жизнь ребят с особенностями, где используются тексты, которые они сами пишут. Есть поэтические действа, и есть инсценировки известных произведений.
У каждого спектакля свой зритель, и на наши спектакли постепенно начинает приходить все больше и больше новых зрителей. Многие из которых даже и не знают, что они идут на спектакль, где играют люди с особенностями развития – они просто приходят на интересное театральное событие. Этому еще способствует и то, что мы играем на очень разных сценических площадках по всей Москве – от театрального центра им. Вс. Мейерхольда до музея-парка Царицыно. От частного культурного центра «Хитровка» до театра им. А. Джигарханяна. Мы выступаем на улицах и выезжаем со спектаклями в школы.
– Детей с какими болезнями вы берете в театр?
А. Афонин: Болезнь – это то, что поддается лечению, например, насморк, кашель. А то, что не поддается лечению, это данность. У многих наших актеров есть различные диагнозы. Мы это учитываем, но мы не работаем с диагнозами.
Мы работаем с творческим потенциалом человека. И учитываем особенности его развития, полученные им в социуме, вследствие наличия у него диагноза. Мы настроены на то, что на сцене особенности развития должны стать достоинствами.
– То есть, вы видите его лучшую сторону?
А. Афонин: Мы не видим его лучшую сторону, мы видим его уникальность. В уникальности есть всё.
Они – не святые, не ангелы, не демоны, не инопланетяне. Это люди со всем комплексом проблем, которые существуют у каждого человека. Нет ничего такого у людей с особенностями, чего не было бы у нас.
Просто в устроении их тела бывает что-то более выпукло, гипертрофировано. И мы можем это увидеть, а значит, и понять – а значит, и сделать из этого произведение искусства.
– Вы помогаете ребятам социализироваться в реальной жизни – это так?
А. Афонин: Они здесь – в театре – занимаются реальной жизнью, потому что нигде в другом месте для них нет никакой возможности реализации. Они не смогут работать в обычной среде, они не конкурентноспособны. Им нужна определенная оберегающая среда, которую мы им даем. Но она не просто оберегающая, она очень сильно развивающая. Но – она учитывает их особенности, которые ни в какой обычной среде не будут учтены.
У нас был такой случай. Из одного центра – развития людей с ограниченными возможностями к нам обратилась девушка. Она рассказала, что у неё есть знакомый, который нигде не может работать: «он пробовал, у него не получается, он в депрессии. Может, вы его куда-нибудь возьмёте?». Мы его взяли в администраторы, а это довольно трудоемкий процесс, потому что нужно разбираться в сложной компьютерной программе, нужно общаться с людьми, которые приходят, нужно уметь работать с деньгами, с договорами. И он не просто со всем этим справился, а очень хорошо справился. Он работает и даже никто не догадывается, что у него есть какие-то психиатрические проблемы. Сейчас он работает абсолютно адекватно. Очень милый, тихий, застенчивый молодой человек.
– Считается, что так называемые обычные люди часто с предубеждением относятся к людям с особенностями развития. Как вы думаете, почему?
А. Афонин: Потому что они их не знают. Поэтому, в том числе, мы занимаемся с ними театром. Поскольку театр – это место, где мы можем встретиться и сказать нашим зрителям, в основном, обычным людям: «Ребята, люди с особенностями развития – это не так страшно!»
Здесь мы можем друг друга узнать и понять, а значит, принять. Это первый момент. А второй момент – в следующем: как правило, семьи людей с особенностями развития и специалисты, которые ими занимаются, не делегируют им ответственность, не доверяют им. И это значит, что они всё время остаются детьми, но не потому что они – такие. А именно потому, что им никто не доверяет самостоятельной серьёзной ответственной деятельности.
В театре так быть не может – в театре нельзя не доверять. В театре нельзя не делегировать ответственность, потому что тогда на сцене будет видно фальшь. На сцене никому нельзя помогать, потому что на сцене каждый – сам за себя, и при этом каждый в ансамбле. И при этом каждый общается со зрителем. И при этом каждый выполняет ещё очень много внутренних задач, без которых не может быть театра.
Это очень сложносочиненная, социальная, ответственная деятельность! И делают ее ребята, которых в обычной жизни принято называть умственно отсталыми, инвалидами или кем-то ещё…
Конечно, они не всегда были такими, какими вы их увидели сегодня на сцене. Вы видели результат нашей многолетней работы с ними.
Например, один из актеров, игравших в спектакле «Школа навыворот», пришел к нам около четырех лет назад и не мог ни на одном тренинге ничего сделать, он боялся всего. Но в последнее время он раскрылся и наконец его родственники ему доверили самостоятельно ездить в общественном транспорте. Сейчас он ездит к нам на занятия пять дней в неделю.
Это постепенно происходит со всеми, кто приходит к нам. Когда они научаются самостоятельной и ответственной деятельности на сцене, они постепенно научаются такой же деятельности в жизни. Конечно, мы тоже проводим дополнительную работу. Например, по социально-бытовой ориентации. Мы учим их вместе с нами готовить, есть, убираться. По идее, мы учим их тому, чему должны были их научить родители, но они этого не сделали.
– То есть вы им даете жизненные модели?
А. Афонин: В том числе.
В какой-то момент они начинают хотеть сами ездить, без помощи мамы, папы или бабушки. И для них это – чрезвычайно важный момент их роста, который они сами чувствуют. «Я хочу. И я могу. И мне доверили». И это ключевые моменты и слова, которые помогают человеку стать самостоятельным и ответственным членом общества. Именно таким образом они начинают постепенно становиться этими членами общества.
– По поводу социальных стереотипов. Существует такое понятие как «синдром белой вороны». Если в стае черных ворон появляется белая, она обречена на смерть или жесткие условия существования, ее заклевывают или прогоняют.
Каким, по-вашему, должно быть отношение к людям, имеющим внутренние или внешние увечья? Смоделируйте его.
А. Афонин: Это не я смоделировал – это Христос смоделировал! Как ты хочешь, чтобы относились к тебе, так и ты относись к другим. Всё!
Они не нелюди! Они просто другие люди! То есть другой как иной. Но этот иной, извините, это не только человек с особенностями. Это и мусульманин для православного, и африканец для европейца, и даже мужчина для женщины. Любой другой – «это тот, кого я не понимаю, кого я боюсь!» И в этом смысле человек с особенностями развития – это еще одна версия этого другого.
Но нет никакой иной возможности его принять, кроме как узнать его. То есть, познакомиться с ним и понять, что им движет, что это за человек, чем он живет, чем он интересуется.
– В трудах одного религиозного психолога я прочитала мнение о том, что уродство человека-слона, это возможное «уродство души», «вывернутое наизнанку» и реализованное в его теле. Что вы думаете по этому поводу?
(Джозеф Меррик, живший в 19 веке в Англии, также известный как человек-слон, который приобрёл популярность из-за чудовищно деформированного тела)
А. Афонин: Думаю, что это высокомерное заблуждение. Как можно к человеку так относиться?! Христос вообще пришёл к сирым и убогим, к увечным и калекам. И Он никому из них не сказал: «У тебя уродство души».
К сожалению, до сих пор не пересмотрен момент, когда считается, что именно интеллект, разум является главным в человеке. Это даже закреплено на уровне богословия.
Вот, Вы знаете, кто может стать членом церкви с точки зрения богословия?
– Кто может стать членом церкви?
А. Афонин: Тот, кто исповедует Символ Веры.
А для того, чтобы его понять, нужно быть семи пядей во лбу, так как по большому счёту людям никто не разъясняет этот Символ Веры – обучение катехизации «простых смертных» стало доступным только в последние годы. И то, что на практике членами православной церкви очень часто являются люди, ничего не знающие о богословии и не понимающие Символ Веры, не снимает собственно канонического вопроса.
Если мы таким образом выстраиваем систему жизни в церкви, то человек с интеллектуальной недостаточностью не может быть полноправным членом церкви, потому что он не понимает Символа Веры и не может его исповедовать.
Я пытался говорить об этом на нескольких церковных конференциях, но для того, чтобы это услышать, надо серьезно заняться богословием и что-то изменить в нем. А для этого нужна серьезная мотивация в этом вопросе. Одной из них может быть свидетельство Самого Христа.
Церковь Христа – это не церковь богословов. Он приходил к рыбакам, к прокаженным и убогим. И с ними говорил и им помогал. А у нас получается, что человека с интеллектуальной недостаточностью, или того, кто вообще говорить не может, принимают в церкви «по вере его родителей». Но это значит, что его не воспринимают серьезно, как человека со всем комплексом человеческих страстей, со всем комплексом человеческих возможностей.
Его оставляют на уровне бессильного ребёнка, за которым нужно ухаживать – его оставляют на уровне инвалида. Не поднимая ему задачи, не поднимая его уровень сознательного восприятия. Не видя в нем того, с кем нужно говорить, кому нужно делегировать ответственность и с кого нужно спрашивать.
И это очень серьезная тема. Пока это не изменится в сознании, ничего невозможно изменить в социуме. Получается, что церковное представление о милосердии загоняет человека с интеллектуальной недостаточностью в инвалидность и не выпускает его оттуда.
Приведу пример из своего педагогического опыта. Много лет назад я занимался с одной девушкой. Она была неговорящая, с ДЦП, со сложным характером, с очень серьезной интеллектуальной недостаточностью, но очень интересная и с большим желанием развиваться – впоследствии многим известная в Москве, потому что благодаря ей, в Москву пришло движение «Вера и свет».
Она умерла прошлой осенью. И с этим связана одна важная история. Ее отпевал очень хорошо знавший ее священник – замечательный священник, который как раз занимается вопросами особых людей, специально для них служит литургию.
На ее отпевании он сказал (дословно не вспомню, но суть такова), что «она была с не простым, а скорее сложным характером, она со мной иногда не соглашалась, не хотела иногда причащаться. Но в силу того, что она как-то особо страдала, она такая страдалица, чуть ли не святая, чуть ли не безгрешная, (конечно не святая, но что-то вроде того), что ей можно всё простить».
Складывалось впечатление, что он ходил вокруг да около этого очень важного вопроса, но у него не было «полномочий» и возможности озвучить его иначе. То есть, с одной стороны, он понимает реальность этого человека, потому что знал его очень хорошо. А с другой стороны, «вот эти богословские препоны» не давали ему возможность сказать: «что это был обычный человек, со всеми его недостатками, со всем набором человеческих эмоций, но в силу особенности его развития он просто по-другому выражал себя и не мог сформулировать свои ощущения словами. Но нужно относиться к нему иначе – нужно учитывать его мнение, и если он не хочет причащаться, он имеет право на то, чтобы не причащаться, ровно, как и на всё остальное».
Человек с особенностями развития страдает не столько от особенностей своего развития, сколько от неприятия социумом этих особенностей, а через это и его самого как Человека.
Мне кажется, если мы действительно считаем себя верующими и признаём за человеком, который не может с нами коммуницировать обычным образом, право быть человеком в полноте, то тогда мы можем называться христианами.
Если мы говорим: «Ай, это сирый и убогий. На нем печать недоразвития!», – значит, мы не даем ему возможности быть человеком.
А где критерии этой развитости? Интеллект? Вот почему я и говорю о проблемах богословия. Потому что до тех пор, пока не будет пересмотрен этот колоссально важный вопрос, так и будут восприниматься эти люди – «не-до-человеками».
Вот смотрите, Вам сегодня было важно на спектакле, что ребята, которые играли на сцене, не смогут поговорить с Вами о «Войне и мире» Толстого и о международном положении? Это важно вообще?!
Или, может быть, что-то другое важно? Почему-то вас что-то тронуло на спектакле? Так что, тронуло?
– Тронуло очень многое.
А. Афонин: Так и что тогда важно? Интеллект или что-то другое? Мы же общаемся с ними в обычной жизни. И сегодня Вы увидели часть их обычной жизни. Вот поэтому я и говорю: важно узнать их.
