С мудрым и открытым Льюисом я встретился давно, в университете, в первый год своего прихода в храм. А рассказала мне о нём добрая знакомая девушка — библиотекарь университетского отделения духовной культуры, где изучались церковные науки. Помню, что меня тогда удивили её добрые слова о писателе, ведь у меня в то время был приятель – храмовый сторож, и он, выкинув из своего дома всю художественную литературу, и нас постоянно допекал размышлениями на тему, что ни литература, ни мировая культура для церковных людей ни капельки не нужны. Но моё сердце не принимало таких объяснений, и тогда я впервые обратился к богословию и наследию отцов, чтобы понять – как лучшие из людей земли мыслили о культуре и красоте. И здесь я сделал для себя удивительное открытие: богословие решает важнейшие на земле проблемы при условии, что вопросы наши обращены к небесному.
Люди нередко задают вопрос: «Как относиться к красоте, рождённой вне Православия? Как быть с бессмертными стихами Шекспира, философией Аристотеля, картинами Фра Беато Анжелино, музыкой Моцарта? Как вообще относиться к красоте, рождённой вне Церкви?» Ответ на это вопрос мы находим у древнего святого Иустина Философа. Он обратил внимание православных людей на то, что каждый человек является носителем образа Божьего. И каждый может жить по совести, даже если он язычник. Когда же жизнь по совести соединяется с талантом, то язычник может сказать нечто такое, что будет по духу и мысли православно, будет принадлежать православию, хотя и не было ещё выражено такими красивыми словами. Он вводит общий принцип, по которому «всё, что добро - всё наше». Сравните это с позднейшим утверждением Эразма Роттердамского: «Где бы ты не встретил истину - считай её христианской». Святые отцы последующих веков поддержали мысль Иустина Философа. Именно он, а не чуравшийся языческой культуры Тертулиан, стал выразителем отношения Церкви к языческой мысли и вообще мысли, рождённой вне Православной Церкви. Отцы даже считали, что Господь даровал язычникам философов, так, как Он даровал евреям пророков. Чтобы вести душу к высоте.
Словно в стихах Николая Гумилёва:
И будут как встарь поэты,
Вести сердца к высоте
Как ангел водит кометы
К неведомой им мете?.
Красота, подлинность не могут прийти в этот мир без благодатной помощи Господней. Автор язычник не знает, кто помогает ему, но от этого его труд не становится менее прекрасным. Искусство вообще способно будить душу к перемене и помогает ей желать высшего.
Поэтому, например, один Донбасский епископ привёз больному монаху в палату сказку Клайва Льюиса «Хроники Нарнии». И монах по прочтении сказал, что после этой сказки он стал лучше понимать Христа. «Ты стал больше, Аслан», - сказала Люси. «Нет, это ты выросла. А когда ты будешь расти, то увидишь, что и я становлюсь больше». (К. Льюис)
Искусство и помогает душе расти и желать того Царства, ради света которого душа и открывает любимую книгу.
А потом оказалось, что и священник того храма, куда я тогда ходил, тоже с радостью читает Льюиса. Помню, как он, впервые прочитав «Хроники Нарнии», радостно выбежал из дома и стал буквально прыгать по храмовому двору, восклицая: «Как же Льюис смог так много и глубоко передать пасхальную радость!!! Как у него это получилось?! И почему это так редко получается у нас всех?» С тех пор священник стал устраивать для некоторых прихожан просмотр фильма на сюжет «Хроник Нарнии», комментируя увиденное. И даже разговаривая с прихожанами на волнующие их темы, он пользовался льюисовскими литературными примерами, чтобы разъяснять духовные вещи образно.
Так здравый (в смысле «здоровый») смысл, столь драгоценный и самому? Льюису, снова победил, и, как мог бы добавить Довлатов, «Литература продолжается». А смысл её в столь важном умножении красоты в себе и вовне, ради которых мы и родились людьми.
Быть романтиком, чувствовать сказку — это видеть, что мир не укладывается в материальность, что всё тонко и отовсюду льётся на землю Дух.
Об одном крестьянине, побывавшем в монастыре святого Коламбы Шотландского на Айоне, спросили: «Что ты там видел?». И он ответил: «Там очень тонко», а в ответ на недоумения пояснил: «Ну, там вот – Бог. И вот – Айона». Так поэтично он выразил чувство, которое имеют добрые — Бог постоянно проницает и мир, и жизнь и делает всё хорошим.
Таков и подлинный дар классика — ощущать бытие как христианскую красоту, а историю как Промысел, ведущий к радости и обращающий жизнь в сбывшуюся наяву сказку.
Всё высокое и важное в мире делается не для себя, а уж ради выгоды никогда не создавалось ничего великого. Цицерон говорил, что «человечество живёт немногими», а лишь теми, кто старается для других. Настоящий писатель всегда создаёт, чтоб дарить, открывать, радовать и утешать небом, которое живёт в его книгах и с которым возможно встретиться ещё на земле во всём, что подлинно и причастно свету Господню.
Честертон пишет, что «для просвещённых скептиков мироздание — это тюрьма, а жизнь — сплошные огорчения». Потому им так же трудно поверить в радость детей Божиих, как и в страну фей. Живущий искажением, эгоизмом и злом не может верить в добро, и потому умники с такой яростью ополчаются на каждого, кто видит сияние благодати на жизни. Ведь для них – если плохи мир и небо, то, значит – не так уж плохи они. Умники всегда отрицают то, к чему неспособны, но что поделать – в мире Божьем красота всего открывается только добрым.
Интересно, что мой подозрительный приятель, который считал всю мировую литературу ненужной, всё же с теплом относился к сказочнику Андерсену. Впрочем, Андерсена трудно не любить, потому что он приходит к нам с детства как сама возможность справедливого взгляда на то, что нас окружает. Ведь сказка – это ещё и очки ясного зрения, которые делают человека более зорким к добру и злу. Сама жизнь великого сказочника есть некое небесное заверение в том, что счастье всегда приходит к доброму человеку. Андерсен в жизни испытал много боли и непонимания, но всегда верил, что Господня любовь не может допустить зла любимому.
Разные умники от литературы обвиняли Андерсена в неумении писать, а когда его умение стало очевидно для всех, – то в грамматических ошибках. Но и ни С. Довлатов ни И. Бродский не были членами Союза писателей. Там даже С. Маршака много лет держали в кандидатах. Ведь для бюрократов и разнообразных писателей, которые приноравливаются к изменчивому духу времени, страшен живой и светлый талант, который своим существованием обличает их, как святой одним присутствием обличает фарисеев. Поэтому, видя такой талант, бездарности объединяются и дружно говорят: «Златоуста съели, а его и подавно съедим». Эти притеснения укрепляют дух великих писателей и поэтов, но приносят много боли душе. Ведь великий поэт – это тот, кто открывается до конца. Кто знает, что созданное им есть высокая красота? И когда её отвергают, он ощущает себя отвергнутым миссионером, которого едят те, кому он принёс чистую и благую весть...
Пример Андерсена говорил мне о том, что даже если ты молод и не знаешь, кем тебе нужно стать, – всё равно держись подальше от «хороших жизненных планов» побольше заработать и приобрести.
Я и сам, когда поступал в университет, не знал, как проведу жизнь. Но я хотел тогда узнать, ради чего люди живут и приобщиться мудрости древних книг.
И, наверное, одно из тех блаженств, которое Небо посылает нам – это радость служения, когда ты ощущаешь свою жизнь полной, потому что посвящаешь её не себе.
Служение у каждого может быть разным: мама, учёный, жена, учитель, врач и многое другое - но с ощущением Бога в сердце всё это превращается в праздник, в приключение, у которого есть завязка, смысл и финал, которому никогда не будет конца.
Настоящий писатель всегда создаёт, чтоб дарить, открывать, радовать и утешать небом, которое живёт в его книгах и с которым возможно встретиться ещё на земле
Тогда, на заре жизни, я смутно предчувствовал, что ни в коем случае нельзя заниматься поисками денежной работы, а только де?ла по сердцу, сродного душе дела, как сказал бы философ Г. Сковорода. Теперь я знаю, что это — так. Хотя тогда мне, бывало, казалось, что я не смогу работать нигде. Знакомый спрашивал меня, что из наук мне нравится, и я говорил: «Филология и история». «Кем же ты будешь работать?» – удивлялся он. И я тогда отвечал: «Человеком».
Помню, как однажды, за несколько лет до выпуска из университета, на меня напала тревога — кем же я и вправду смогу работать и для чего я нужен? Я поделился своими сомнениями с одним толкинистом. Он спросил, почему я выбрал филологический факультет, если знал, что ничего при этом не заработаю в будущем? Я ответил, что выбрал не для будущего заработка, а для того, чтобы научиться правильно жить. Толкинист презрительно фыркнул и ушел, но я чувствовал, что сделал правильный выбор, ведь суть всего не в деньгах, а в той красоте, которую человек сможет принести в мир.
Никакая вещь на земле не стоит того, чтобы мы тратили время жизни ради её приобретения. А то, что по-настоящему ценно (любовь, дружба, творчество), — не покупается.
Было бы очень больно, работая ради денег оглянуться на прожитый год и увидеть его как кладбище загубленных часов.
Много лет спустя, уже будучи преподавателем, я отвечал на недоумения студентов о их будущем, что, если они решатся не зарабатывать, а умножать красоту, то Господь, верный Своему обещанию, всегда найдёт им совершенно неожиданные источники дохода, чтобы ещё раз показать, что вся жизнь – это Его сказка. А в сказке каждого доброго ожидает счастливый конец.
Как-то, ещё учась в университете, я задумался обо всём этом, когда одна моя похожая на эльфийку знакомая сказала, что ищет работу. «Разве Арвен можно представить в конторе банка?» – спрашивал я себя. - Разве у эльфов есть иной труд, кроме как облекать свет в дела и слова?» И тогда у меня сложилось о ней такое танку.
***
Кем же ты сможешь работать? –
Ведь они разбегутся,
Спасая ценные бумаги
Рассыпающиеся в пыль
Перед твоим приходом...
А вот совсем другая история. Как-то я с болью выслушивал рассказ некой прекрасной девушки, моей студентки, которая подавала большие надежды в искусстве, но стала продавцом в дорогом столичном магазине. У неё появились вещи и определённые деньги, но исчезло ликование о жизни, каким оно бывает у мудрецов и детей, - когда заботишься только о том, что достойно заботы, и оставляешь в стороне остальное.
Особенно это становится понятно, когда обретаешь веру в Бога. Но и вера поначалу кажется таким цветком, что растёт лишь в стенах храма, а потом оказывается солнцем, которое греет всю землю.
Ещё одна моя подруга, думая об этом, написала мне как-то такое письмо:
«Когда я только начала ходить в храм, я думала, что литература и сказка несовместимы с верой в Бога, и только несколько лет назад я поняла, что это не так. Нельзя вычеркнуть литературу из жизни - она обогащает нас, ведь вера должна пронизывать все аспекты нашей жизни; как солнце - освещать всю комнату нашей души, а не только тот уголок, который отвечает за хождение на воскресное богослужение и чтение правила».
Вера вносит глубинное основание в то добро, которому мы служили и раньше. Живя, чтобы радовать других, мы приносим в жизнь измерение неба, духовное направление.
Наша душа не растёт сама по себе как Лермонтовское дерево на утёсе. Всё то, чему мы научились и к чему пришли, складывается из труда над нашей душой множества людей, книг, событий. И уже много лет спустя, когда немалая часть пути пройдена, и ты оглядываешься назад, то удивляешься той мудрости, с которой Господь складывал твою жизнь, хотя вся эта мудрость и была неочевидна тогда, много лет назад.
Однажды, когда я ещё был сторожем в храме, священник вышел во двор из своего домика и сказал мне, что ларёк, в котором размещается иконная лавка, будет теперь местом для сторожей. Я обрадовался и спросил: «Это ведь навсегда?». Священник ответил: «На земле ничего не бывает навсегда». Задумался и добавил: «Кроме того, что причастно вечности».
И как радостно понимать, что все эти годы твоим спутником были причастные вечности книги сказочников – такого малого для всех взрослых жанра, но, по счастью, не взрослым вручено окончательное решение, – как и что отнести к настоящему и высокому на всей чудесной земле…
