Для всякого либерала, как и для юного неокрепшего ума, нет ничего важнее свободы. Libertas, права человека и «Как же вы достали! Отвалите от меня все!» – лозунги разной ценности, но одного порядка. Если их нет – это уже не либерал и не юный ум. Если бы свобода была «сферическим конем в вакууме», все было бы прекрасно, но вот беда – вокруг-то люди, и у них тоже есть свобода. И свою свободу с их свободой надо как-то согласовывать.
Путь маленького человека
«Моя свобода оканчивается там, где начинается свобода другого», – классическая формула, которая давно кочует из головы в голову. С позиции здравого смысла – полнейшее безумие.
Начнем с того, что эта формула предполагает взаимность, иначе моя свобода вообще не начнется. Например, другой человек намеревается меня ограбить, пользуясь своим свободным волеизъявлением и холодным оружием для подкрепления оного. Строго следуя формуле, я должен все ему отдать. Если же я решаю защищаться, свобода другого для меня уже не ценность: я жестко пресекаю ее с помощью навыков самбо, каратэ и подручных средств типа арматуры.
Как раз в этом пункте всякие либералы-правозащитники любят переходить к рассуждениям о законе. Дескать, это он, а точнее его глубокое осознание, обеспечивает взаимное соблюдение прав и свобод. Тех, кто с этим тезисом согласен, я вынужден разочаровать: каким бы хорошим ни был закон, его выполнение обеспечивает не высокий уровень сознательности граждан, а правоохранительные органы. Как известно, каким бы «гражданским» ни было общество, в нем всегда совершаются преступления, а потому границы моей и чужой свободы жестко контролируются специально уполномоченными лицами и институтами. Просто классика по Гоббсу!
В ситуациях, лежащих в правовом поле, а не вне его, ситуация ничуть не лучше. К примеру, вы устраиваетесь на работу, и есть другие соискатели. Следуя означенной выше формуле, только узнав о наличии нескольких претендентов, вы должны немедленно сворачиваться: нельзя же ущемлять людей своими эгоистическими амбициями! Заканчивая свою свободу там, где другие начинают свою, я становлюсь куклой для битья, маленьким человеком, Акакием Акакиевичем, которого шпыняет из угла в угол всяк кому не лень. Но в реальной жизни все происходит, конечно, иначе. Если я гуляю с самой красивой девушкой в классе, – все остальные лузеры. Если я работаю на этой работе, – все другие не работают, даже если очень хотят. Что бы я в этой жизни ни получил, я тем самым попрал желания других. Таков закон каменных джунглей.
Золотое правило морали
Глумиться над убогостью базовых либеральных формул и ценностей – занятие увлекательное, но несерьезное. Да и свести всю проблему к теории права тоже не получится – понятие свободы существенно шире.
Разобранная выше формула, довольно юная в истории мысли, имеет более солидного и уважаемого предка – «золотое правило морали»: «Не делай другому того, чего не желаешь себе». Тут все явно лучше, чем в предыдущем варианте. Реализация моей свободы здесь не является реакцией на действия других, каждый теперь полноценный субъект, а фундаментальное ограничение свободы зашито в саму формулу, а не пристроено к ней снаружи.
«Золотое правило» известно с зари философии: оно есть у китайцев, у индусов, у древних греков. Есть оно и в Евангелии: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Евангелие от Матфея, глава 7, стих 12).
Вроде бы авторитетная, добротная, всем понятная мысль. Но беда в том, что построить на «золотом правиле» непротиворечивую этику не получается точно так же, как и в предыдущем варианте, хотя ход мысли будет иным.
Издержки «золотого правила» прекрасно показал полузабытый французский философ XVIII века Донатьен Альфонс Франсуа де Сад, более известный под своим титулом маркиза. Фокус в том, что, согласно «золотому правилу», если я готов допустить что угодно по отношению к себе, я немедленно получаю санкцию сделать что угодно другому. Как только я мысленно допущу, что любой человек может попытаться взять мои вещи себе, я тут же волен взять чужие вещи на тех же условиях. Я делаю только то, что желаю себе, а значит, абсолютно морален с точки зрения «золотого правила». При таких раскладах границы нравственности и безнравственности исчезают, свобода вновь успешно вырождается в полное беззаконие.
Три правила робототехники
Латать «золотое правило» пытались неоднократно. И смыслы разные в нем выделяли, и негативный с позитивным аспектом объединяли, и порошками посыпали, и в бубен били. Но настойчивость повторения этой формулы убеждает лишь в том, что пропаганда адептов человеколюбия по-прежнему работает из рук вон плохо; нас пытаются взять измором, тупой долбежкой по принципу «если человеку все время говорить, что он свинья, рано или поздно он хрюкнет».
В рассуждениях вокруг взаимных ограничений свободы напрашивается следующий шаг – формула, которая предполагает мою активность и вместе с тем ставит другого человека выше меня самого. Активное утверждение идеала предельного смирения.
Конечно, эта идея христианскому вероучению противоречит. «Возлюби ближнего своего, как самого себя», но не больше себя. Впрочем, мысленного эксперимента ради, пускай все будет по вере псевдохристиан: я поставлю над собой другого человека, пусть он будет для меня непреходящей ценностью самого высокого порядка.
Что получится из этой идеи, прекрасно показал человек, которого мало кто, кроме специалистов, воспринимает как философа – американско-советско-еврейский фантаст Айзек Азимов. В своих рассказах о роботах он проиграл многочисленные сценарии развития одной и той же темы, крайне интересующей нас.
Напомню, что робототехника будущего по Азимову стоит на трех китах, трех формулах:
1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.
2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.
3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому или Второму законам.
Очевидно, что в этой конструкции основным является первое правило, утверждающее как раз абсолютное смирение перед Другим: человек для робота является безусловной ценностью. Вместе с тем три правила в ряде пунктов сильнее «золотого правила». Полностью снят вопрос о неподчинении трем правилам, они зашиты на аппаратном уровне. В отличие от человека, способного выбирать, чему он следует, а чему нет, робот никак не может нарушить три правила, такова его неиспорченная «природа». Понятие «вред» в Первом законе в силу своей широты успешно охватывает и физический, и моральный, и даже эмоциональный ущерб. Словом, роботы созданы и существуют для того, чтобы сделать людей счастливыми.
Но стоит только это признать и сделать благо (другого) человека безусловным нравственным императивом, как окружающий мир превращается в филиал ада.
Во-первых, три правила дозволяют ложь. Один из роботов (в рассказе «Лжец!») в результате сбоя получил способность читать людские мысли. Вскоре он заметил, что правда часто расстраивает людей, и начал им врать, чтобы не огорчать лишний раз. Так робот стал вруном из лучших побуждений. Замечу по ходу, что те, кто верит в ложь во спасение, крайне радуют этим отца лжи. Он невидимо стоит у левого плеча и ласково поглаживает таких человеколюбцев по головке.
Во-вторых, три правила не просто санкционируют, а прямо-таки требуют появления тоталитарных режимов. Эта опция рассмотрена в сравнительно недавней экранизации «Я, робот». Машина, очевидно, понимающая разницу между дифференциальным и интегральным счислением, делает элементарный вывод, знакомый всякому, хоть сколько-нибудь вникавшему в теорию систем, метафизику или командные игры: целое не является механической суммой частей, а значит, благо всех не совпадает с благом каждого. Более того, общее благо неизбежно требует частных жертв; целое может существовать, только если его части отмирают. Чтобы было проще понять этот крайне банальный, избитый и очевидный тезис, приведу биологический пример: любой вид, не имеющий естественных врагов, рано или поздно расплодится настолько, что уничтожит экосистему, деградирует и вымрет. Овцы, которые паслись в северной части Африки, некогда сожрали там весь травяной покров, и теперь мы имеем самую большую пустыню на планете – Сахару. Австралийские кролики – беда более известная; чтобы спасти экологическую ситуацию, пришлось истреблять поголовье не только собственными руками, но и вирусами. А вырождение домашних животных и людей в условиях урбанизации мы наблюдаем воочию: породистые собачки и офисные хомячки могут существовать только в специально приспособленной для этого среде, максимально долго продолжающей их никчемную жизнь. Выкинь их на свалку или в тайгу, они без посторонней помощи не протянут и двух недель. Итак, роботы, руководствуясь тремя законами, делают из них логический вывод: единственный способ спасти человечество – поработить его и управлять, как стадом.
Конечно, либералы и демократы всех мастей любят противопоставлять себя авторитаризму и тоталитаризму, на этом строится вся их риторика. К величайшему огорчению первых вынужден констатировать, что Азимов, хоть и не был в этом вопросе первым, убедительно показал, что идея тотального контроля над человеческими жизнями является не антиподом, а порождением оголтелого либерализма, его собственным детищем, от которого многочисленные человеколюбцы так любят отрекаться.
Но вернемся к законам робототехники. Как ни странно, они дозволяют и прямое убийство человека роботом. Например, по незнанию (робот исполняет приказ одного человека, не зная, что тем самым способствует смерти другого). Но есть сценарии и пожестче. В рассказе «Яко помниши его» роботы ставят очень серьезный вопрос – кого считать человеком – и приходят к неутешительному выводу: раз homo sapiens сам не соответствует тому идеалу, который гордо именует «человеком», нет никакой причины подводить этих странных, лгущих самим себе органических существ под три закона. Роботы и люди должны поменяться местами.
Рассказывать о рассказах как-то глупо, поэтому за подробностями и другими примерами ступайте к классику фантастической литературы – Азимов крут и без моей рекламы. Нам же пора сделать давно напрашивающийся вывод: если бы мы всерьез ударились в отчаянный альтруизм и беспощадное человеколюбие, царство Антихриста показалось бы нам уютным детским садиком. Как прекрасно, что все люди по природе эгоисты!
Свобода христианина
Думаю, самое время задаться вторым извечным русским вопросом – «Что делать?» Если говорить о православном христианстве, то за нас с вами означенный вопрос решен так давно, что уже благополучно всеми забыт. Итак, давайте еще раз припомним приведенные выше слова Спасителя о том, кому, как и с кем должно поступать. Обратите внимание на вторую часть: «ибо в этом закон и пророки», которую часто и необоснованно опускают.
Ясно, что Господь недвусмысленно призывает нас обратиться к ветхозаветной истории с тем, чтобы показать пример правильного отношения человека к человеку.
И что же мы находим в Ветхом Завете? Даже беглого прочтения отдельных книг хватит, чтобы понять, что там нет даже налета гуманизма. В Ветхом Завете Бог к людям подчеркнуто суров и того же ждет от людей. Он требует принести в жертву единственного и долгожданного сына – вот подвиг любви. Бог повелевает перебить сотни людей, и человек убивает – вот подвиг послушания. Ради Него и Его народа красивая женщина переспала с вражеским командиром, чтобы ему, расслабленному, отрезать голову – вот подвиг целомудрия. Все три примера – почитаемые в православии праведники. Наша вера требует любить Бога больше, чем человека, а потому, когда надо выбирать между Богом и чем-то или кем-то еще, никакой драмы по античному образцу не происходит – ветхозаветный праведник идет и делает, что нужно, без сомнений и колебаний, отправив собственные желания куда подальше. Он всецело отдает свою свободу Богу, и Тот дает ему указания.
Что важно, любви к людям ветхозаветные праведники при этом не теряют. Как лирично звучит очень короткое и преисполненное нежной грусти упоминание пророка Иезекииля о смерти жены, вставленное в пространные описания мистических откровений и ужасов, которые посылает Господь на головы забывших его евреев! А ведь это пророк, которому досталось одно из самых суровых занятий – пророчествовать о гибели Израиля. Иезекииль как никто понимал, что спасти богоизбранный народ в тот исторический момент – это практически полностью уничтожить его, и всеми силами помогал в этом Господу, но при этом пророк нисколько не очерствел душой, не огрубел. В нем нет ни жестокости, ни высокомерия. Мы, христиане, гордо заявляем, что новозаветная святость выше ветхозаветной, а меж тем обычно не способны приблизиться даже ко второй. Как тогда собираемся достичь первой?
Свобода настоящего христианина абсолютна. Она не описывается какими-то формулами, она не является чьим-то юридическим или моральным дозволением, она не оглядывается на мнения людей. Это свобода есть идоложертвенное, это свобода нарушать субботу, это свобода убивать других и себя ради Христа. Свобода от греха выше всего того, что мы считаем грехом. Свобода христианина поистине не имеет границ, поскольку он всю ее отдал в руки Божьи, а Дух Божий, как известно, веет, где хочет. Для Бога границ нет, для богоподобных – тоже.
