Когда его письмо с просьбой «отпустить» попало на стол первых лиц, никто не понимал – зачем? Вначале решили: одумается, пройдет время, и он оставит эту идею. Но он был тверд: «Ухожу». И его отпустили.
Церковные недоброжелатели перешептывались: вот, захотел легкой монастырской жизни. Конечно, бывший-то епископ на покое в каком-нибудь небольшом монастыре будет почивать на лаврах, окруженный вниманием и заботой. И дел никаких, и ответственности.
Сочувствующие же видели в нем одного из главных кандидатов на центральные церковные кафедры, думали, что он поддался соблазну, не выдержав неустроенности в своей епархии.
Светские потешались над ним: вот он, грозный обличитель нашего века, утверждавший, что христианство может что-то переломить, – «сбежал в монастырь, туда ему и дорога, как и всему христианству».
Но он, ученый-монах, ушел в затвор, чтобы преодолеть одно из главных искушений ученого монашества: много знать о христианстве, постоянно общаться с власть предержащими, но не жить настоящей монашеской жизнью. Он видел, как живут ученые монахи, ничего и никого не преображая.
Он как никто знал православную цивилизацию – учился в Ливенском духовном училище, в Орловской духовной семинарии, в Киевской духовной академии. После окончания учебы и принятия монашеского пострига был преподавателем и инспектором Киево-Софийского духовного училища, Новгородской семинарии. Возглавлял Олонецкую семинарию, Петербургскую духовную академию, две епархии – Владимирскую и Тамбовскую.
Помимо России, прекрасно знал православный Восток, 6 лет был членом Русской духовной миссии в Иерусалиме, целый год – настоятелем церкви при Российском посольстве в Константинополе.
Он ушел в затвор и занял сверхпозицию по отношению к окружающему миру, смог осмыслить весь свой уникальный жизненный путь и дать ответ на те вызовы, которые XIX век бросил христианству.
А вызовы эти были нешуточными: с одной стороны, материализм и оккультизм пытались доказать свою истинность, и что именно на их основе необходимо строить человеческую цивилизацию, с другой стороны, появилось много теплохладных христиан, для которых вера Христова оказалась лишь набором ритуалов.
Понимая всю глубину и решительность вызовов «железного века», он действовал и как православный ученый-богослов, и как православный монах-аскет, и как православный проповедник, и как православный миссионер, и как православный журналист, и как православный политик.
Мир кричал о материалистической науке и ее уникальных практических результатах – современных технологиях. А он четко и убедительно доказывал, что наукой наук является православная аскетика, что она же есть и самая актуальная технология, дающая результаты. И без этой технологии спастись невозможно.
Многие православные, живущие в гуще событий XIX века, не могли ни от кого добиться ответа, как спасаться в современном им обществе. А он, находясь в затворе, все видел, и каждый раз доказывал, что святоотеческое предание актуально как никогда и в конце второго тысячелетия по Рождестве Христовом – надо только найти ему адекватный язык. Сам он владел этим языком, и его духовные советы – о том, как спастись в «железном веке» – воспринимали и простые солдаты, и настоятели монастырей, и образованные представители дворянского сословия.
Он смог с удивительной точностью предсказать революции 1917 года в России и их страшные последствия (для этого ему не нужны были видения, он просто очень хорошо знал окружающий его мир). При этом он не был фаталистом, а делал все, что в его силах, чтобы эти революции не случились.
Но что же он делал? Молился и писал письма. «Железный век» утверждал, что Бога нет, Богоявление невозможно. А Феофан Затворник в своих письмах в точном соответствии со своим именем заявлял, что Богоявление было, есть и будет, и каждый человек должен идти по мере своих сил и способностей по узкому пути спасения, к святости.
