Мне всегда казалось, что смерть – это штука неожиданная. Жил себе, жил человек, а потом вдруг взял - и умер. В студенческие годы, да и несколько позже, о смерти близких людей я узнавал, когда все уже кончилось.
Мой дед, например, умер, когда я проходил срочную службу в армии (меня отпустили на его похороны). Его смерть казалось неотвратимой уже какое-то время, но менее неожиданной от этого не стала. В любом случае, это был уже свершившийся факт: был человек – не стало человека на этой земле. Конечно, я слышал о затяжных болезнях, о хосписах и прочем, но мою семью эти вещи обходили, в общем-то, стороной, или же я на это не обращал должного внимания.
Но прошли годы, я воцерковился, женился на дочери священника, поступил на заочный сектор семинарии. Так получилось, что в моей семье в церковь ходила только тетя (именно благодаря ее усилиям я и пришел в свое время в храм), и за сакральную часть (писать записки, ставить свечи, просить батюшек молиться и пр.) негласно стал отвечать я. В связи с моим родством и родом деятельности со мной стали советоваться, что и как делать в этой плоскости.
Логично, что в то время, когда дала о себе знать старая болезнь моей бабушки, и день ото дня ей становилось все хуже, я в эту ситуацию оказался вовлечен гораздо больше, нежели это происходило со мной раньше. Я и сам чувствовал свою ответственность, старался чаще звонить, по возможности приезжать. Нельзя сказать, что это было слишком уж часто, и на это был ряд как объективных, так и субъективных причин. Тем не менее, теперь я видел, что смерть – это отнюдь не мгновение.
На каком-то уровне я ощутил, что смерть – это то, что с нами происходит все время. Мы не замечаем этого, но на самом деле это то самое «семя тли», которое неизбежно приводит к мгновению, когда душа отходит от тела, чтобы ожидать воскресения мертвых и Страшного Суда. Смерть словно всегда есть в нас - как механизм, как некий изъян, который мы не в силах исправить. И «память смертная» - это не память о том, что мы когда-то умрем, а память об этом заложенном в нас тлении.
Несколько раз по ходу болезни (в течение нескольких месяцев) казалось, что все, до вечера человек не доживет. И каждый раз мы пытались уговорить болящую позвать священника, исповедоваться, причаститься. Но бабушка словно знала, что еще не умирает, и явно давала понять, что не хочет с этим торопиться. Но в очередной период осложнения (было это связано с химиотерапией или с высоким давлением, непонятно), все удалось, и она, ненадолго придя в состояние трезвого ума и твердой памяти, исповедалась и причастилась.
И после этого на какой-то момент она словно ожила. Это было удивительно: когда я приезжал в последний раз, казалось, что в ее теле совсем не осталось жизни, было непонятно, за что держалась ее душа. Но было решено перевезти ее в больницу, где ей могли обеспечить надлежащий уход, подлечить и, с высокой вероятностью, вернуть домой в значительно более здоровом состоянии.
На второй день в больнице, ранним вечером мне пришло сообщение от тети с просьбой об усиленной молитве о ней. И почему-то именно теперь это был как последний сигнал. Когда вечером раздался телефонный звонок, я уже отчетливо понимал, о чем пойдет речь.
Дней лет наших - семьдесят лет, а при большей крепости - восемьдесят лет; и самая лучшая пора их - труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим. (Пс. 89:10)
