Уже полгода из номера в номер одной районной газеты кочуют два объявления:
«Ищу мужчину до 70 лет для создания крепкой, любящей семьи. Отзовись, родной. Есть свой дом и огород 54 сотки».
«Ищу нежную, утонченную натуру для задушевных бесед и совместного проживания на ее территории. К работе приучен».
– Эта тема очень актуальна и перспективна. Серебряный возраст, активное долголетие… Хорошо, если будет отклик из регионов. Правда, это не так зрелищно по картинке как танго или скандинавская ходьба… – редактор задумчиво смотрит в окно.
– Но, Геннадий Иванович, за пределами Москвы совершенно иное представление и о долголетии, и об активности.
– Не спорь. Вот официальный пресс-релиз. Мэр Собянин сообщает, что за последние 7 лет жизнь москвичей увеличилась на 3,7 года. И это в мегаполисе, с отравленным воздухом и пластмассовой жратвой! Что уж говорить о провинции, с ее прекрасной экологией и фермерскими продуктами! Люди живут и не знают, чем себя занять! Уверен, регионы подхватят московские инициативы. Тема любви и дружбы – первоочередная в программе. Можно прожить всю жизнь без любви, а на старости…, – редактор кашлянул, – в серебряном возрасте, она нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь (неожиданно он пропел строчку на манер Утесова). Снимешь, – редактор постучал пальцем по монитору, где светился сайт провинциальной газеты, – репортаж минуты… минуты на четыре.
Моросит осенний дождь. На улицах – никого, даже собаки попрятались. Вдали появляется женская фигура с большой клетчатой сумкой на плече и в резиновых сапогах. Приближается быстрым шагом:
– Здравствуйте, – бросаюсь к ней наперерез, – а вы знаете этих людей, из объявления? – и тычу под нос ей газету.
Женщина испуганно отскакивает:
– А вы кто такие?
– Мы из Москвы, журналисты. Понимаете, в одном районе люди не могут найти друг друга… надо помочь… мы передачу снимем «Счастье на закате». Закат в метафорическом смысле…
– Не знаю я никого. Вон, в правление идите.
Но я так легко не сдаюсь:
– Раз уж мы с вами разговорились… Несколько вопросов на ходу… Вы на пенсии? Ведете активный образ жизни? Хотите научиться танцевать сальсу? Модное направление… Никита, камера!
Но клетчатая сумка уже мелькает за поворотом.
Площадь. Гранитный Ленин указывает перстом на большую избу в шесть окон. Внутри помещение разделено дощатой перегородкой. В первой половине на соединенных вместе четырех откидывающихся стульях примостились мужик с бабой. У их ног, в позе, достойной изысканной пластики борзой собаки, застыла косматая овца. Шерсть на ее лапах и подбрюшье свалялась от грязи.
Во втором отделении, помимо таких же четырех спаянных стульев, находился еще деревянный стол, железный сейф и кожаный диван. На стене висели несколько портретов: маленький – Ленина, огромный – Сталина, больше Ленина, но меньше Сталина – Хрущева, меньше Хрущева, но больше Ленина – Брежнева, средний – Горбачева, совсем маленький, размером с тетрадку – Путина. Между Путиным и Горбачевым оставалось пустое пусто. Темный прямоугольник на поблекших обоях говорил о том, что некий портрет отсутствует. Возможно, он на реставрации.
– Какая у вас прекрасная экспозиция! – не удержавшись, вместо приветствия, я обращаюсь к долговязому, худосочному мужчине, восседающему за столом под Брежневым.
– Это не экспозиция. Это диаграмма.
– Какая диаграмма?
– Диаграмма жизни нашего колхоза в различные эпохи социалистического материализма и демократического идеализма. Вот линия абсцисс – годы. При Ленине, при Сталине и т.д. Линия ординат, как вы понимаете, заработок и показатели работы. Вот видите, с увеличением времени, показатели снижаются. Проще говоря, при советах мы жили и работали, пламя бушевало, а сейчас подыхаем, лампадка еле теплится.
Председатель был явно склонен к поэтическим аллегориям и расположен к беседе.
– А почему не представлена эпоха девяностых?
За перегородкой громко заблеяла овца. Следом донеслись шипящие звуки и приглушенные тычки. Все смолкло.
– Борька? Намеренно. Годы безвременья. Поэтому в диаграмме прочерк. Нулевые показатели. А вы кто такие? – спохватился председатель.
– Вот, – выкладываю на стол измятую газету и удостоверение. – Мы журналисты из Москвы. Редакция семейных и развлекательных программ Останкино. Двое жителей вашего района на склоне лет хотят создать пару и не могут найти друг друга. Вот объявления. Мы хотим помочь им встретиться. Эфир в праймтайм. Лебединая песня любви, «счастье на закате». Закат в метафорическом смысле…
– Ясно, – председатель почесал за ухом. – Эй, Витьк, – крикнул он перегородке.
– Чего? – отозвался голос за ней. Послышались звуки борьбы.
– А что, Палосич с бабкой не помирился?
– Вчера забор в хате ставили, площадя делили.
Полгода назад колхозный зоотехник Павел Осипович, 68 лет от роду, стал декадентом. Он полюбил страдания и домашний коньяк с нотками полыни. Страдания ему доставляли литые икры молодой соседки, а коньяк он готовил сам. Резиновые галоши и шерстяной тюрбан супруги его, Галины Акинфовны, стали для него символом тленности мира и оскорбляли эстетическое чувство. Насмотревшись известных передач по ТВ, где сначала даму переодевают, а потом прямо по телевизору замуж выдают, Палосич взалкал. Ему грезилась «серебряная» жизнь новых возможностей – прекрасный сад, лисички-фенек (картинку внучка показала) и новая подруга вместо надоевших огорода, коровьих задниц и Галины Акинфовны.
– Ему бы модную, а она круглый год в дутиках и платке, – закурил председатель. – Работу забросил. Вон, люди с утра дожидаются, – кивнул он в сторону перегородки.
Павел Осипович надумал разводиться. Но проза жизни немного скорректировала возвышенность чувств. Выяснилось, что дом наследственный, достался Галине Акинфовне от бабки, а новоявленный декадент числится там на птичьих правах. Полгода бывшие супруги пытаются решить жилищный вопрос, подавая любовные призывы через газету.
– Да кто ж его тут примет, его тут все знают. Ну что, снимать будете? В метафорическом смысле самое то…
Это был удар под дых. Надо было извернуться, но спасать материал. Мысль о том, что в Москву, возможно, придется возвращаться с пустыми руками, надвигалась черной тучей.
– Понимаете, мы ищем активных представителей серебряного возраста…
– Пенсионеров, что ли?
– Это некорректный термин… Ну да, пенсионеров. Только интересных, чтобы делали что-то, стремились к новым горизонтам, «возраст дожития» превращали в возраст счастья…
– Да у нас тут все такие. Эй, Витьк, – в очередной раз закричал председатель перегородке,– иди сюда.
Дверь нехотя отворилась, Витька замер в проеме. На вид лет 60, морщины, отсутствие конформизма во взгляде… Новые горизонты в нем явно открывались только после второй рюмки.
– Виктор Тихонович – знатный умелец и мастер короткого рассказа. Такой умелец, что мы второй год сено вручную по полю расстилаем (Виктор Тихонович начал переминаться с ноги на ногу). Витька, расскажи товарищам корреспондентам, как тебя из армии выгнали.
– Я чинил крышу нужника.
– И что?
– Доски на крыше проломились, и я провалился на товарища подполковника.
– А подполковник?
– А товарищ подполковник провалился в нужник.
За день мы наслушались с десяток таких баек. Познакомились с местными «помещиками» и интеллигенцией – бухгалтером и социальным работником. «Помещики», переехавшие в провинцию из Санкт-Петербурга бывшие менеджеры государственной корпорации, прихлебывая чай с блюдечка, рассуждали о месте бессмертной человеческой души в ангельской иерархии и об экономической перспективе возвращения крепостного права. Бухгалтер показал фокус, как избежать недостачи при внеплановой инвентаризации, но участвовать в модных активностях отказался. Соцработница, в этих краях именуемая «хожалочкой», при слове «активность», зашлась нервным смехом:
– У меня 7 бабок в разных деревнях. Через месяц снег ляжет, дом каждой из них от снега буду откапывать я. Больше некому. Как вам такая активность? А с вашей тангой только греха набираться.
За весь день Никита снял три плана. Диаграмму, председателя под диаграммой и вывеску магазина «Обувь для вас» с допиской «Сезонная распродажа резиновых изделий». Уже вечерело, когда Витька с женой, не дождавшись заблудшего зоотехника, собрались домой. Выглядело это так: полная женщина тащит за рукав унылого мужа, который тащит на поводке упирающуюся овцу. Уловив движение видеокамеры, дама скороговоркой выпалила Никите:
– Вообще-то мы не часто гуляем с овцами.
– В первый и последний раз, – угрюмо добавил Витька.
Словно чувствуя вину за свой, не угодивший столичным гостям колхоз, председатель предложил:
– Ну давайте, я вас к Аньке отведу, тут недалеко, 4 километра. Ей 75, она недавно молодого хохла приняла. Он ей крышу перекрывает, она ему бани топит. Ну чем не ваши-то, с эстрады, а? Она очень активная – ходит зимой за хлебом с саночками, хорошо, если снегоходами снег накатают. Переезжать в город не хочет. Говорит, прожила в своем доме всю жизнь, в нем и умирать будет. Упертая.
Увидев по нашим лицам, что герои опять не подходят, председатель махнул рукой:
– Вам, московским, не угодишь. Я один раз в Москве был, в семьдесят восьмом. Не понравилось.
– А что вы там делали?
– Джоконду в музее смотрел. Не понравилась – старая и без бровей. У нас доярки в колхозе в сто раз лучше были.
И ушел. Мы с Никитой остались одни на темной улице.
– Ладно, поехали в Раменское, там мои бабка с дедом живут. Снимем их, скажем, что те самые, из объявления, – предложил Никита. – Только договорись, пусть им гонорар выпишут, как массовке с репликами в ток-шоу.
– Договорюсь, – вздыхаю я.
За сюжет меня хвалили. Заплатили две тысячи. Я думала, три заплатят.
