– Ну-с, Иван Кузьмич, как ты мне происшествие это объяснишь? Уездного статистика избивают в деревне, а староста даже не пытается остановить людей! – Становой пристав выразительно посмотрел на Кузьмича. - Уездный статистик ничем дурным не занимался, ваших крестьян опрашивал. Да не о чем-нибудь, а о вере христианской. А ему фингал под глазом поставили, голову пробили. Это как же понимать?!
Становой пристав резко встал и нервно прошелся по комнате от одной стены к другой. Два полицейских урядника следили за перемещениями начальства. Сельский же староста, который до этого, казалось, не собирался проронить и слова, неожиданно встрепенулся:
- Георгий Петрович, ты же знаешь, народ-то у нас в Никольском спокойный! - В его голосе было столько уверенности в своей правоте, что становой пристав остановился:
– Да я-то прекрасно знаю, поэтому до сих пор никого не выпорол и в кутузку не упек. Только ты мне растолкуй, как у вас такое могло произойти?
– Георгий Петрович, так ведь мы к нему вначале всей душой…
– У него вся ваша душа теперь на лице синяками расписана!
– Да душа-то у него нечистая… вот и рожа теперь… того… некрасивая.
– О душе его уж не тебе судить, Иван Кузьмич. Ты его не исповедовал.
– Георгий Петрович, дозволь мне всё рассказать.
– Давай, послушаем, – становой пристав наконец снова сел.
– Статистик этот, как ты его величаешь, у нас про веру всё выспрашивал и в начале-то народ к нему валом повалил. Ты же знаешь, как у нас в селе Николая Угодника почитают. Почти каждая семья помощь от него, великого Чудотворца, хоть единожды, да получила, – тут староста встал и перекрестился на красный угол, где один из образов был мирликийского святителя. – Поэтому все мы даже не сумлевались, что он, статистик-то этот, из города приехал записать все случаи чудесной помощи Николая Чудотворца, которые у нас в деревне произошли. Больше всех Петровна суетилась. Она баба, известное дело, с придурью, и в церковь-то она не всегда ходила – ей, дескать, наш поп иной раз не нравится… да месяц назад у нее корова подыхала, так корову ту даже ветеринар смотрел и сказал, что подохнет скотина. Так это мы и без него знали – по корове было видать. А у Петровны мальцов двое, ей без коровы никак. Уж как она выла! Как по родному человеку убивалась! Мы уж ей и деньги всей общиной по-тихому собирали. Уж намекнули ей, что в беде не оставим… А она всё пуще и пуще воет, а потом затихла да и стала Николая Чудотворца просить корову исцелить.
– И ты слыхал?
– Да кто ж не слыхал? Все слыхали: в голос просила! А на другой день корова-то полностью и оклемалась. Петровна чуть умом не тронулась от счастья. Понеслась по всему селу – ни единого дома не оставила без рассказа о том, как ее корова исцелилась. И то правда – чудо-то было явное! Оно и понятно, что давеча Петровна больше всех на статистика наседала. Она-то думала, он из города приехал, чтобы чудо ее записать, да потом в газете напечатать. Но и окромя ее людей хватало, кто просил, чтоб тот статистик про Николая Чудотворца записал, про помощь его, про чудесные разные...
– Ну и что потом-то произошло? – поторопил его пристав.
– А после Ванька Павлов углядел у него улыбку недобрую, да и спросил, что он про это всё думает. Ну а этот статистик в ответ ему брякнул: «Темнота вы, даже свою веру не знаете, ваш Бог – этот Николай Чудотворец». Это как же мы не знаем, мил человек? Он же вначале нас всё расспрашивал, а мы ему всё как на духу отвечали – и о Троице Пресвятой, и о Спасителе, и о Матери Божией. А у него – гляди-ка – улыбочка эта гадкая на лице, вот Ванька-то Павлов и схватил его за грудки…
– Постой, это который же Ванька Павлов? Тот, что из города год как воротился? Я слыхал про него – докладывали – он и речи вольнодумные говорил, и про Бога там всякие вольности.
– Да, Георгий Петрович. Он самый, Ванька. Из города чего только не понавез. Так ведь он-то таких статистиков в городе и насмотрелся-наслушался, они его от веры-то и отвадили. Ванька рассказывал потом, что такие вот статистики – студенты всякие, в деревню ходят народ просвещать. А на деле – смущать. Знаем их просвещение: Бога нет – долой царя. Только Ванька-то теперь переменился. Жена его, Ванькина, нынешней весной рожала да помирала. Он как чумной стоял, не знал, что делать. А теща хвать его за рукав – да на колени: «Давай, говорит, дурак, вместе молиться Богородице и Николаю Чудотворцу – авось вымолим!» Полночи на коленях простояли и – вымолили! Ну Ванька после этого другим человеком стал, сына Николаем назвал, каждое воскресенье – в церкви. А городских смутьянов-то он хорошо знал, их рожи умные да улыбочки, вот он того статистика первым и раскусил.
– Так в чем раскусил-то?
– А в том, что приехал он не статистику правильную узнавать, а над нашей верой смеяться. У него вся статистика известна заранее: народ – темнота, свою веру не знает, живет в язычестве. А ведь ты же, Георгий Петрович, знаешь: у нас народ в селе грамотный. Это вон в Заречной прошлый год того заезжего мужика, сам помнишь, как побили, когда он рыбакам сказал, что Николай Чудотворец – не русский святой. А у нас в деревне житие Николая Угодника все отлично знают и про Первый Вселенский собор, и про Символ Веры. Потому «Верую» у нас в церкви все поют.
– Ох, какой хитрец же ты, Иван Кузьмич. Я понял, куда ты клонишь. Дескать, как святитель мирликийский Ария «заушил», так у вас поэтому статистику морду начистили.
– Дак Георгий Петрович, это не хитрость моя, а истинная правда. Потому как рядом с Ванькой Петровна стояла. Вот она-то и завопила: «Арий-кровопийца! Ирод окаянный! Бейте его, бейте!» Вот первую пощечину статистик от Петровны-то и получил. Между прочим, Ванька, хоть его и за грудки держал, и пальцем его не тронул. У него кулачищи-то ого-го какие – если б вдарил, то душу из статистика выбил бы.
– Так что ж, получается, одна Петровна его измордовала? – тут становой пристав не сдержался и улыбнулся.
– Отчего ж одна? И другие бабы старались, да и пара мужичков к нему руку приложили.
– Так может, он и про царя чего худое говорил – ты не таи, Иван Кузьмич, мы ему быстро найдем достойное место…
– Нет, уважаемый Георгий Петрович, ничего такого мы от него не слыхали, и напраслину возводить на человека не станем.
– Кузьмич, признайся, а тебе самому-то хотелось… это, того… стало быть, к его физиономии приложиться? – усмехнулся в начальственные усы пристав.
– Ох, хотелось, Георгий Петрович, твоя правда, – повел широким плечом староста. – Но сдержался. Я житие нашего Чудотворца хорошо знаю. Заушение Арию – дело-то исключительное. А так до старости угодник Божий святую жизнь прожил, в любви, смирении да без всякого рукоприкладства. В общем, того статистика я из села и отправил. И, если начистоту, то, что он живым остался – это чудо немалое. Когда народ узнал, что он делал, то ох у многих кулаки зачесались… И ведь всех оправдали бы, скажи, Георгий Петрович?
Судебный пристав ничего не сказал, только кивнул задумчиво.
– И если начистоту, – продолжал Кузьмич, – то опять, видать, без помощи Чудотворца не обошлось. Видно, есть у Господа какой промысел об этом безбожном статистике. Парень-то ишо молодой, авось оклемается.
