Поднимаясь по эскалатору на третий этаж торгового центра, внутри которого расположен кинотеатр, пытаюсь вспомнить, когда в последний раз была в кино. Два, три, четыре... Нет, пять лет назад. Да и сегодня едва ли что-то другое, помимо этого фильма, могло заставить меня посетить кинотеатр, тем более – привести на сеанс школьников седьмого класса. Немного боязно за детей: что, если не поймут, не оценят? Они вон запаслись попкорном, и аргументы о том, что мы идем не на комедию и не на остросюжетный боевик, действия не возымели.
Фильм начинается с пространных разговоров, смысл которых подрастающему поколению, быть может, никакого определенного понятия о подвиге героев-панфиловцев не имеющему, остается неясен. Пока еще не видят перспективы развития сюжета, сидят, вертятся, чавкают. Приходится оборачиваться и хлопать по плечу. Чувствую непреодолимое желание сделать стоп-кадр и объяснить, что все то, что сейчас происходит на экране, есть нечто крайне важное, нечто касающееся каждого из них в отдельности и всех нас вместе взятых.
Но время идет, и чавканье мало-помалу затихает, внимание концентрируется, сюжет уносит за собой.
Мысленно отмечаю вехи, в которых сосредотачиваются важнейшие идеи фильма. Первое. И до начала боя, и в процессе его. Мы здесь не для того, чтобы умереть, и умереть – вовсе не подвиг. Мы здесь для того, чтобы выполнить поставленную задачу – остановить танки. Или – афористично: «Хлопци, сегодня за Родину помирать не трэба, сегодня за Родину пожить трэба». (Эти слова дети повторяют на выходе из кинотеатра). Авторы последовательно и безоговорочно отвергают принцип романтического солипсизма, отразившийся в судьбах многих десятков героев-индивидуалистов русской и всемирной литературы и наиболее ярко выраженный словами: «После нас хоть потоп». Нет, не так: после нас немцы должны отступить от Москвы, от Ржева, от Сталинграда и так далее – вплоть до Берлина. Панфиловцам надо знать, что «задачи той не выиграл враг..., а иначе даже мертвому как?» Ведь именно этот психологический настрой может объяснить то, как удалось им сделать то, что они сделали.
Картина артподготовки завораживает не только меня, но и детей. Возня прекращается. На горизонте появляются немецкие танки. Чувство, испытываемое в этот момент, сродни тому, которое сопровождает обыкновенно чтение страстных евангельских глав: и знаешь, что сейчас настанет час предательства учеников, страдания, распятия и крестной смерти Спасителя, и внутренне желаешь, не читая о распятии, перейти сразу к воскресению, и знаешь, что малодушествуешь, и понуждаешь себя медленно и проникновенно читать все без исключения по порядку.
Вся последующая часть фильма проходит на одном дыхании. Изредка в подходящих местах раздается смех, дорогой смех участия, выдающий теплейшее сопереживание всему изображаемому на экране. Слова «Грейтесь, хлопци», произносимые бойцом, забрасывающим бутылку с зажигательной смесью в люк немецкого танка, из которого показалась было голова фрица, срывают аплодисменты.
Картина вылезающих из-под обломков после второго обстрела бойцов передает, кажется, тот момент, когда грань между «мы» и «они» стирается полностью. Мы все уже там, у разъезда Дубосеково.
– Снаряд! Снаряд?!... Нет ответа? Боец погиб? Постой, мы, мы сейчас принесем. Я и сосед справа. «Спаси, Господи, люди твоя». Господи, как это правильно! Это ли не «сопротивныя»? Мы ли не «люди Твоя»? Или двадцатилетняя пропаганда атеизма обесценивает почти тысячелетнюю историю христианства на Руси?! Видишь, они гусеницами своих танков пытаются заживо похоронить «люди Твоя»? Видишь? Видишь?
В последней ленте последнего пулемета остается несколько патронов, когда немцы принимают решение отступить. Гипербола? Художественное преувеличение? Сюжетный ход, развлекающий внимание зрителя?
Нет, тысяча раз нет. Так именно оно и было. Так именно оно и должно было быть. Ведь помощь Божия, венчающая труды и подвиги бойцов Красной армии, подавалась только тогда, когда на деле, а не в гипотетической перспективе люди показывали, что они готовы и будут стоять до конца, «аще им и умрети есть».
Финал. Полное отсутствие героического позерства. По-толстовски прост и понятен. «Для внуков количество подбитых танков можно преувеличить». Возникает закономерный вопрос: что, что еще здесь нужно преувеличить, приукрасить?
Вспоминаю невольно, как в детстве дед, крестьянин, родившийся в Смоленской области в 1931 году, показывал, какой дорогой шли бойцы Красной армии в 1941-м. Нет, он ничего особенного не рассказывал, но часто повторял слова: «Я, мальчишка, я – видел...» И вот я думаю: нужны ли еще какие-то слова в добавление к этим? Тот, кто в состоянии понять, что кроется за этим «я, мальчишка, я – видел!», поймет и без того. Тот же, кто ищет разъяснений, едва ли сочтет их удобовразумительными, как бы точны они ни были.
Сеанс заканчивается. Медленно зажигающийся свет кинозала освещает вдохновленные детские лица. И среди них нет ни одного, которое бы осталось равнодушным.
И последнее. После просмотра фильма вспоминаются слова критики его идеи, замысла, ушаты грязи, вылитые на подвиг героев-панфиловцев в перестроечные да и в наши времена. Как же быть? Что отвечать критиканам и нигилистам? Решение формируется отчетливо и ясно: отвечать только то, что можно ответить на богохульство: ни одного слова поношения слышать не хочу и не буду. Аминь.
