В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.
Н. Рубцов, 1964 г.
До сих пор в русской глубинке встречаются деревушки со старыми традициями и порядками. Крепкими, веками освященными. Живут в них люди простые, работящие, на городские соблазны не падкие. Такова деревушка Учма на берегу Волги, недалеко от Углича. Живет Учма тихо, мирно, будто в стороне от исторических потрясений. Но в ее судьбе как в маленьком осколке зеркала отражается судьба народа и страны.
Когда-то здесь находился монастырь – Успенская Учемская Кассианова пустынь, основанная во второй половине XV века Кассианом Греком. Монастырь был закрыт при строительстве Волголага, но память о местночтимом святом не исчезла. Местные жители, супруги Василий и Елена, по крупицам собирают информацию, связанную с преподобным Кассианом.
Василий собственноручно выстроил часовню на месте главного храма Пустыни – Успенской церкви. А на месте монастырского кладбища возвел поклонный крест:
– Люди, которые приезжие, не понимали, почему там крест стоит. Однажды услышал такой разговор: «Ну, наверное, здесь кто-то утонул». А часовня говорит о том, что место непростое.
На территории собственного двора, в двух амбарах, Василий и Елена устроили музей, посвященный преподобному Кассиану и его обители. Его экспозиция тщательно продумана и не выглядит любительской. Картины на стенах воспроизводят старинные карты с маршрутом, пройденным святым.
– Это кирпичи с пола собора Рождества Богородицы в Ферапонтово, который расписал Дионисий, – Василий с любовью оглядывает каждый предмет музея. – Князь Константин долго жил в Ферапонтове монашеской жизнью, но постриг почему-то не хотел принимать. Во сне он увидел каменную церковь, покойного игумена с железным жезлом, который трижды велел Константину принять постриг, угрожая в случае отказа побить его жезлом. И Константин в страхе принял постриг.
– А это фотографии Волголага. В 1935 году он открылся. В деревне организовали артель «Красная Учма», добывали камень. У нас есть молот, которым камень дробили. А это копии переписки местных жителей с руководством по поводу Кассиановой обители. Находились смельчаки, которые боролись за сохранение пустыни…
Краеведение привлекло Василия с детства. Уроженец Учмы, он не погнался за длинным рублем в город, предпочитая жить там, где ему Господь определил. Собирание и хранение народной памяти стало делом его жизни.
– Человек не должен жить сегодняшним днем, как это у нас в государстве сейчас происходит. Он должен знать свои корни. Мы решили посвятить часть экспозиции деревенской жизни. Сделать памятник деревне. Нам все время приносят вещи советского быта, – Елена указывает рукой на пионерский галстук, пленочный фотоаппарат, пачку чая, флакон из-под духов. – И мы ничего не выбрасываем. Это документы жизни, которая была.
– Деревня умерла, – подхватывает Василий. – крестьянства нет, но какие-то вещи остались. Их надо хранить, чтобы люди не жили так, как сейчас, как будто до них ничего не было, и после них ничего не будет.
Это степенный, молчаливый человек с натруженными руками и прямым взглядом голубых глаз. Он больше слушает, чем отвечает. Но когда начинает рассказ, хочется слушать его бесконечно.
– Я постепенно к этому приходил. Слушал бабушек, которые еще до революции родились. Как они пели на клиросе. Тут же церквей было много, вся Волга в церквях. Река была под звоном. А это решетка из взорванной церкви Иоанна Предтечи. Она лежала в земле, и сквозь нее проросли березы, вытащив ее из земли. Для меня это чудо.
Конечно, маленький Учемский музей не сопоставим со своими профессиональными собратьями. Но декоративный размах с лихвой компенсирован глубиной тематической подборки.
– Мы хотели нескучно подойти и к самой экспозиции и к ее оформлению. Нам помогали многие. И на людей мы делаем основной упор: память о ком-либо жива до тех пор, пока ее передают из поколения в поколение. Поэтому у нас так много фотографий.
В начале девяностых местные плотники возвели в Учме небольшой храм. После этого в деревню словно вдохнули новую жизнь. Бабушка Нюра его постоянная прихожанка. Ее изба – типично деревенское жилище, центром которого является печь. Бабушка сидит у теплой печки и вспоминает:
– Я здесь кончала седьмой класс. Весной сдала, а осенью отправили меня на месяц картошку возить. Руки с кровяными мозолями, а корзина до 70 кг и одна ее несешь на спине, да еще по трапу в хранилище. Втянулись, как лошади. Мужик городской столько не снесет, сколько мы снесем.
Бабушка Нюра не жалуется. В ее интонациях проскальзывает даже некая гордость и скрытая усмешка – а вам-то слабо?
– Рыбачкой была пять лет. На Рыбинское море ездила с мужчинами. Жили там в деревне, ездили до моря лошадью. Самый большой улов – 27 тонн, но бригада потом распалась. Многие надорвали себе жилы.
От тех времен у бабы Нюры осталась пожелтевшая фотография. Две девушки в телогрейках, шерстяных платках и валенках. У одной из них через плечо к поясу широкая повязка. Это не что иное как бурлацкая лямка. К ней приделывали цепочки и корпусом тащили невод.
– Мы за Волгой жили, – взгляд бабушки замирает. Перед ней – та далекая жизнь. – Выпишут в колхозе пять килограмм костыря (льняные головки), мама пойдет получать, а председатель спрашивает: а вы уже все сожрали? Нас было четверо в семье, все работали. Вкус хлеба узнали только в 53 году.
У Хемингуэя в «Старике и море» есть такая фраза: «Почему я рыбак? Наверно, мне не следовало становиться рыбаком. Но я таким родился». Когда слушаешь людей, подобных бабушке Нюре, понимаешь: они родились здесь, и они нужны этому месту. Свою работу они не считают каторжной или, наоборот, заслуживающей особых похвал и восторга. Делали, что должны. В тридцатиградусный мороз вытаскивали рыбу голыми руками, в перчатках руки замерзали. А так, про себя шептали «Господи помилуй», и вперед.
По деревенской улице идет почтальон Владимир Иванович:
– У меня участок 16 километров туда и столько же обратно. Четыре деревни. Писем очень мало стало, как сотовая связь появилась. Выписывают всего шесть газет, в основном, про здоровье. Товары заставляют продавать к пенсии – масло подсолнечное, сахар-песок, только никто не берет.
У Лены много фотографий, запечатлевших жизнь учминцев. С маленького картонного прямоугольника с резными краями смотрят молодые улыбающиеся лица. Парень обнимает девушку. Не смотря на все тяготы, жизнь была радостной.
Деревенский быт непривычен для Лены. Коренная москвичка, выпускница физмата МГУ, она считала свою жизнь образцовой. Карьера, положение, друзья:
– Как объяснить, откуда берется любовь? Это вещь из иного измерения. Не из рационального. Я не знаю, как я полюбила этих бабок. Наверное, от родителей передалось, что самым интересным явлением в мире является человек. Судьба его, история, характер. Надо обращать больше внимания на людей, может, своими разговорами жизнь им облегчить.
– Мы приехали сюда на большой машине, с мамой, с друзьями. Машина сломалась. Так и познакомилась с Василием.
За окном мягко ложится снег. Укрытая им, Учма кажется безлюдной, неживой. Тишину нарушает только треск поленьев в печи. Лена смотрит в окно. Мир за стеклом такой же черно-белый, как и на ее фотографиях.
– Любви с первого взгляда не было. Было восхищение. Я таких людей раньше не видела. Когда впервые оказалась у Василия в доме, обнаружила, что мне комфортно. Высокие потолки, большие окна, много света. Унитаз, простите, теплый есть. Я осталась здесь навсегда.
То, что нужно печь топить, коней кормить, мне не приходило в голову. И сейчас я ограждена от тяжелых деревенских забот. Василий все делает сам. Жизнь здесь такая, которая и должна быть. И очень жалко, что все это намеренно уничтожается. Василий вырос в Учме и перенял все от старших. И эта жизнь во многом удивляет. Например, с точки зрения русского языка. Очень богатый язык. Особенно в том, что касается природы. Я даже составила небольшой глоссарий о том, что делает снег. В городе говорят – снег идет. А тут – падает, ложится, метелит, вьюжит, буранит, летит, искрит. Здесь не говорят «снег идет», здесь употребляют десятки глаголов. И это нормально, потому что люди окружены природой.
Меня как городского человека это удивляло и переделало. Восприятие жизни совсем другое. Рассуждения о любви и смерти, труде, дружбе, о принципах гораздо чище и правильнее городских. Это не может не интересовать. Это исследование души. Я никогда не возьмусь ответить, что такое русское душа, но хочу хотя бы понаблюдать за этим.
Олег – сосед Лены и Василия. Молодой парень, но выглядит стариком. Олегу нет дела до интеллигентских рассуждений, ему приходится выживать:
– Кормит скотина, кормит техника, а иначе тут не выжить. Я работаю соцработником, две тысячи зарплата, у жены пять тысяч. Жизнь такая сейчас, что в любой кабинет без денег не зайдешь. Какая тут перспектива? Государство даст пять рублей, десять заберет. Мы с женой брали фермерство. На 58 800 рублей мы купили скот и комбикорм. Потом налогами задушили, бросили мы это дело.
Олег нервно закуривает. Видно, что эта тема болезненная для него:
– При коммунистах был порядок. А сейчас... Кто придумал это – землю продать? Кооперативы… у кого денег больше, тот и прав. А кто старается к работе, того душат. Я лучше телегу дров напилю, продам, деньги домой привезу. Летом корова дает творог, сметану, молоко. Дачники берут. Жене говорю, можно было и колхоз свой организовать, у нас тут много безработных, помогали бы. Я бы с удовольствием взялся, если бы государство не вредило.
Соберутся вечером деревенские жители у колодца, покурят, поговорят – вот и все развлечения. Невеселы их разговоры. Побережье Волги – привлекательное для туризма место. Здесь потихоньку возводятся частные пансионаты, закрывающие местным доступ к воде. Люди считают происходящее частью государственной политики по уничтожению остатков крестьянского сословия, т.е. геноцидом. Закрываются роддома, школы, малые медпункты. Обидно, что из пепла войны возродились деревни, а сейчас, в мирное время, умирают. Жаль этих людей, судьбой не обласканных, но и от судьбы не прятавшихся.
