 | Ксения Грядунова |
«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» Мк. 8:36
«Разожми руку», - говоришь Ты. Но я родился таким: я схватывал палец доктора, потом мамы, и они знали, что я здоров. Я схватывал на лету первые звуки и слова, и они знали, что со мной все в порядке. Я хватал в воздухе мыльные пузыри, и я был счастлив. Я хочу взять весь этот ускользающий от меня мир, который самой своей мимолетностью говорит мне: лови! Хочешь - я отдам тебе вот этот забытый сон, Господи? Хочешь это воспоминание? Но как я отдам всё, Господи? Ведь оно наполняет меня. Оно и есть я.
И Он умножает истину множащимися образами, вкладывая ее нам дробленым светом, хотя невнимательный всё видит в ней раскрашенный воздух:
«...Или какой выкуп даст человек за душу свою?»
Не пугает «повредит» и не радует «польза». Лишь в глубине подаренного образа прозреваешь: приобретая мир, ты обязательно платишь собою. Собой, чья единственная «цена» – Гефсимания и Голгофа. Можешь ли ты помыслить о любой плате за себя, кроме Божьей жертвы?
А если можешь, то чьим ты станешь и чего ты стоишь?
«Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» Мф. 14:31
На дверях баптистерия Сан-Джованни во Флоренции – эпизоды из Евангелия. Не нарисованные, не выгравированные, а - как это сказать? Объемные. В сущности, как их делали и неважно, – у меня нет экскурсовода. Баптистерий закрыт, двери от безбилетных туристов преграждает заборчик со шпилями.
Я смотрю на любимое. Христос протягивает руку. Рядом лодка с учениками, свернутый от бури парус, складки множащихся волн, будто молящийся на коленях Петр – в волнах. «Маловерный, зачем ты усомнился?» Всю идущую на меня картину, сжатую и крупную, пытаюсь втиснуть в объектив фотоаппарата, а его пытаюсь втиснуть в прорезь забора, чтобы прутья не закрывали образа.
Христос идет по воде, призывает, подает руку, упрекает. И все это – для Петра. И все это – для меня. «Не бойтесь» и «поддержал его». И как не вписывается в ракурс и объектив, не вмещаясь в слова, в душе растет: Петр шел не чудом, а своей верою, а спасла его не вера, а Христос.
«Кто принимает вас, принимает Меня, а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня». Мф. 10:40
Убеждает не наставление, не воспитание. Где вы, дети верующие? Где вы, за руку приведенные? И гордый может говорить о смирении. И злой - о доброте. Счастливый может говорить мне, болеющему. А имеющий - мне, нищему. Из сердца может стучаться в мой разум. Или умом пробиваться в меня, чувствующего. В боль заходить словом. А в алкание – правилами. В поиске предлагать вдохновение. В проснувшейся надежде – букву. В юности моей – наставлять грузом опыта. В опыте – порывами Начала….
Чтобы слушать воспитывающего, чтобы внимать наставляющему, нужно смирение. Смирение – от Бога. Он приходит к нам не воспитанием, но благодатью, благодатью увидеть присутствие в образе Своем и подобии.
И тогда: не - «как правильно он говорит», не – «мне нечего возразить», не - «хочу узнать тайну его», не – «он имеет право учить меня», а только приобщение лицезрением. Не вопросы о пути, а ответ без вопрошания.
Принять принявшего Христа не значит ли открыть глаза и увидеть? И увидев, обрести.
«И сказал: кто прикоснулся к Моей одежде? Ученики сказали Ему: Ты видишь, что народ теснит Тебя, и говоришь: кто прикоснулся ко Мне? Но Он смотрел вокруг, чтобы видеть ту, которая сделала это» Марк 5:31
Мы тесним Христа, но не касаемся, а тот, кто касается даже ради чуда, ищется Им для Встречи, ведь искан был когда-то и Адам.
Он узнает нас по прикосновению. По тому, что мы открылись, – и Он может войти. Он узнает нас, но выйти к нему должны мы сами.
Он радуется нам так, будто это мы отдали дар, будто это мы, которые «сделали это».
Он ищет в толпе теснящих лицо прикоснувшегося, Он ищет утешить наш страх Адама, потому что мы не отвержены и не прокляты более: мы исканы и найдены.
«Светильник тела есть око» Мф. 6:22
«Глаза б мои не смотрели», «с глаз долой», «глаза мозолит» или «хоть одним глазком», «наглядеться не могу» и «глаз не отвести»…
Когда мы любим – мы смотрим и видим. Когда не любим - не видим. Когда не хотим любить – мы не смотрим. Чтобы не полюбить?
Вокруг меня полог уютного мрака, а где-то маячит миражный силуэт. Это - «ты».
Но стоит мне поднять на тебя глаза, как ты откидываешь полог и входишь, впуская с собой запах твоей дороги, скрип твоих сапог и ветры пройденных до меня путей.
Миража больше нет. Только ты. Неудобный и живой. Я в замешательстве, случайно открыв; ты в замешательстве, случайно связав нас обоих гостеприимством.
Можно выгнать с ужасом или выпроводить с вежливостью.
Но можно впустить с радостью, вглядеться и возрадоваться, что узнал ближнего.
«Когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем и сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих, ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего» Лк 19:41
Мы идем мимо Тебя, сжав кулаки, впиваясь ногтями в кожу, гордые выдержкой отчаяния, дерзновенные; идем скулить, рассыпаться на черные лоснящиеся похотные брызги, рассекаться на кровоточащие куски, со сладострастным усердием мозжить себе голову… Блудом, ненавистью, отчаянием... Мы стискиваем зубы и, чуть задевая Тебя плечом, прошныриваем вперед, таящие в стиснутых кулаках суровую гордость «освободившегося от иллюзий раба» - такую ядовитую сладость.
«Он молчит!» Он молчит! Его нет, ведь Он молчит.
Но Ты - плачешь.
Когда не останется в нас камня на камне, когда мы станем малы: не съеденное заживо будет трепетать перед поработителем, начнет озираться в предсмертном ужасе – и увидит Тебя. И содрогнемся: ведь присутствие Твое мы приняли за молчание; ведь бездну - тащили к себе, когда Ты был рядом.
Останется ли у нас мгновение разбойника, чтобы, не узнав спасения своего и подойдя к бездне, пасть к ногам Твоим от нее?
Время посещения Твоего – единственный миг и каждый. Но какой станет последним? Ибо бесконечна милость Твоя, но время наше - отмерено.
Сестры послали сказать ему: Господи, вот, кого ты любишь, болен. (От Иоанна 11:3)
Не такой ли должна быть наша молитва?
Горькая усмешка или ропот? Упрек?
Болен, а Ты, любящий, не знаешь! Значит ты не любишь, раз он болен! Несмотря на то что любишь, болен!
Нет. Лишь дар принесенный: я знаю, что он любим Тобой, ибо и мною любим. Я напоминаю о Твоей любви не для дерзновенного назидания, а чтобы почувствовать, что мы едины в трепете за него.
Как любящий любящему - я хочу, чтобы Ты узнал из моих рук, из уст моих то, что Тебе и так, конечно, ведомо: о мраке его, о выборе, о скорби его.
И не к смерти будет та болезнь.
Мое простое свидетельство, явленное в любви к Тебе и подобию Твоему, возможно, родит чудо.
«На это сказали Ему: какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? что Ты делаешь? Отцы наши ели манну в пустыне, как написано: хлеб с неба дал им есть.
Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес»
Мы ищем чудес, чтобы наполниться. Но чудо приходит, и мы думаем: кто знает? В этом хитросплетении нитей космоса то, что я вижу узором промысла, вышитой красотой благодати, - не закономерность ли безличного, не вселенские ли вспышки, рисующиеся мне даром?
Дай – и мы поверим в Дающего. Даешь - и мы спрашиваем: «То, что дано, – не задано ли?» И все проливается даром…
Но однажды, когда мы приходим к Тебе нагие, истерзанные, не поднимающие глаз, не ищущие на холсте ни узора, ни цвета, не поднимающие даже самого холста, чтобы укрыться - Ты насыщаешь нас. Ты даешь нам Хлеба.
Приняв его из рук Твоих, мы не помним чуда, но помним насыщение. И оно свершается.
«Я уже не в мире, но они в мире, а я к Тебе иду» (от Иоанна 17:11)
Как-то проездом осенней ночью на стылом сиденье провинциального вокзала мы оказываемся в этом мире. Теперь мы не похожи на сморщенные кусочки плоти и не кричим. Но нечто давно готовящееся, как и тогда, рвя по живому хранившее нас так долго, выталкивает окончательно. Звонкая пустота сламывает перегородки сказок и слов, объятий и наставлений, сливается с моей пустотой, и мы звеним в унисон.
Мир холоден. Я холоден. И нет пути, кроме поезда, которого ждем.
Мир во зле лежит, а всё во мне истоком и устьем. Что может быть упоительнее этой беспощадной честности, и, конечно, мы упоены ею не по своей воле…
Остается оставить после себя теплое очертание нимба всего силуэта – того, кто родился в мир. Как было оставаться там, где более не держали? И уходим, ущемленные предательством второго рождения, которого нам никто не обещал, к которому не прокладывали родовые пути.
А стоило только оглянуться на творимую Тобой молитву, на Твою боль. На Твой взгляд, провожающий нас: «Я уже не в мире, но они в мире»!
Оторванная от сказок и слов пуповина рвется не к смерти. Пустота мира и моя слиянность с ней – не дом мой, не истина моя. Ты был в мире и Ты победил мир. Для того ли, чтобы я поверил в него?
Если и не избежать ужаса узнавания, мы свободны принять дар причастности Тебе, не ему.
