Когда совершаешь многочасовой переход в горах, ноги всегда болят по-особенному. Эту ноющую боль икроножных мышц ни с чем не спутаешь. Поэтому я всегда по приходе в лагерь, после того, как нас распускают по казармам, сидя растирал себе голени (обычно я использовал для этого немного оливкового масла). И лишь потом ложился на свою койку – результат был отличный, с утра ноги были как новые. В отличие от меня практически все солдаты-новички, да и многие ветераны, выбирали сразу койку.
Аглай стоял неподалеку и внимательно наблюдал за мной. Обычно он тоже проделывал такую процедуру.
– Я все думаю, когда кто-то из наших молокососов поймет, что ноги – это самое главное для солдата.
– Ты знаешь, Аглай, я давно понял, что меня должны волновать только мои ноги, а ноги молокососов пусть волнуют их самих. Ты лучше ответь мне – Марий снова будет тебя донимать?
Марий – наш центурион. И не самый плохой. За мое легионерское десятилетие я встречал и похуже. Но он не мог простить Аглаю (наверное, одному из лучших солдат нашей когорты) его фразы «храбрость и дурость – это разные вещи». После битвы между войсками Константина и Лициния на Ардиенском поле легионеры обсуждали поступок Мария во время сражения. В пылу битвы он оставил строй и бросился на врага. Несколько легионеров бросились его прикрывать. Результат – четверо погибших, пятеро раненых. Среди погибших – лучший друг Аглая Септимий. Аглай умел контролировать свои нервы, он прекрасно понимал, что на войне убивают, поэтому его суждение о Марии было произнесено очень спокойно. И, по правде говоря, он был прав – Марий вначале делал, а затем думал. Увы, когда Аглай произносил эту фразу, он не знал, что Марий в этот момент находился за его спиной.
И Марий начал мстить. Мстил он по мелочам, но делал это чрезвычайно последовательно. Подобной методичности я от него не ожидал. Поэтому после любого сверхтрудного перехода можно было не сомневаться, что в караул отправится именно Аглай. Я это знал достаточно хорошо, поэтому стремился не попадаться на глаза Марию рядом с Аглаем. В караул можно было попасть заодно. Но сегодня, несмотря на ожидаемый приход Мария, от Аглая я не отходил, меня волновал один вопрос.
– Ты слышал про солдат из третьей когорты?
– Конечно. Их пытают за религиозные убеждения, – спокойно ответил Аглай, – наверное, даже казнят.
– И ты считаешь, что это нормально? – я взволнованно повернулся к Аглаю. – Ведь христианство уже признано одной из официальных религий Империи на Западе Константином.
– Успокойся, Домиций. Ты знаешь, как наш император Лициний относится к Константину. Как-никак и ты, и я воевали против армий Константина и при Цибале, и на Авдиенском поле. О христианстве я знаю не много. Но при Цибале меня спас Валерий, а он был христианин. Хотя, возможно, убить меня собирались тоже христиане. В армии Константина их было гораздо больше, чем у нас.
Возразить на эти слова Аглая мне было нечего.
Но Аглай неожиданно продолжил:
– Домиций, ты, я вижу, волнуешься. Видно, симпатизируешь христианам. Про Христа я мало что знаю, но про христиан-мучеников кое-что слышал. Это настоящие свидетели своей веры. У них слова не разошлись с делами. Так что у тебя есть шанс к ним присоединиться.
Он улыбнулся и добавил:
– Не бойся, я шучу.
Я с ужасом понял, что Аглай затронул какие-то страшные глубины моей души. Я боялся взглянуть на него. Но тут сам Аглай пришел мне на помощь. Он положил руку мне на плечо и тихо сказал: «Как ты думаешь, кто идет?» Это был, конечно, Марий. И уже через 10 минут во всей амуниции мы шли к озеру, чтобы присоединиться к караулившим арестованных воинов.
Сказать, что то, что я увидел, меня поразило, – ничего не сказать. За свою жизнь я увидел много смертей – и на полях сражений, и казненных преступников. Я видел, как сдирали кожу с живого человека, как раздирали людей лошадьми, как заживо их сжигали. Но сорок человек римских воинов, стоящих в ледяной воде горного озера, покрытого льдом, – зрелище поистине небывалое. В казни холодом есть что-то дьявольское. Понять это может лишь человек, который сам по-настоящему замерзал и чувствовал, как будто в каждую кость вонзается бурав и пытается проникнуть в ее сердцевину. Боль просто невыносимая. Я ее знаю. Но мое замерзание в этой самой страшной и продолжительной фазе длилось не более четверти часа. А эти люди в ледяной воде провели уже больше пяти часов. Практически на всех лицах можно было видеть следы переносимых страданий. Никто не находился в блаженной отключке (когда холод уже не чувствуешь), которая наступает перед самой смертью.
«Дайте этим людям достойно умереть!» – эти слова Аглая вывели меня из моих собственных мыслей. Какие-то люди носили вязанки дров в небольшую хижину, стоявшую на берегу озера. Я понял, что именно к ним обращался Аглай.
– Кто они? – крикнул я Аглаю, но он не ответил.
– Мы – слуги Агриколы, военачальника, который обнаружил, что эти воины – христиане, – кто-то из слуг удостоил меня ответом. – Мы не хотим их смерти, мы предлагаем им путь спасения. Им достаточно выйти из озера, обогреться в хижине – мы там топим баню – и отречься от своих заблуждений, – он засмеялся, и от этого смеха мне стало немного не по себе.
Только спустя минуту, когда в хижине ярко загорелся огонь, а из трубы пошел дым, я понял, что значили эти слова. Им не нужна была физическая гибель сорока воинов, главная их задача – сломить дух. Это открытие ошеломило меня. Я сразу вспомнил, когда я в первый раз услышал о Христе, вспомнил того старика сирийца, христианина, который очень просто, но величественно рассказал мне, что Бог – один, и Он так возлюбил человека, что ради него воплотился в этом мире, претерпел страдания на Кресте, умер и через три дня воскрес. Я поверил и даже хотел принять крещение, но что-то меня остановило. За время моей армейской службы я несколько раз встречался с христианскими священниками и сумел разрешить некоторые свои сомнения. Тем более я везде слышал рассказы о христианских мучениках во время гонений Диоклетиана, об их несгибаемом мужестве при исповедании собственной веры. И мне казалось, что я тоже смог бы вынести все, как они. Но крещение я так и не принял, наш легион часто перебрасывали с места на место... Хотя то, что я должен креститься, у меня уже не вызывало сомнений.
Вдруг один из воинов, стоявший ближе всех к берегу, пошевелился. Через минуту он сделал в воде один шаг, а через другую начал выходить из воды. Один из слуг заметил его и специально пошире распахнул дверь в хижину. Качаясь, солдат вышел на берег и направился к хижине. На ее пороге он рухнул, и хотя чьи-то руки моментально втащили его вовнутрь, мне было ясно – он умер.
И тут я почувствовал, что Бог дает мне удивительный шанс. Я должен быть с ними. Мы – воины Христовы. Я понял, что должен идти в озеро и заменить там выбывшего воина. Я уже поднял левую ногу, уже двинул плечом – медленно, спешить было некуда, – сделал один маленький шаг, еще полшага и… остановился. Мне стало страшно. Ледяные воды озера подступили к моему горлу. В это время кто-то крикнул: «Держать строй!» – и пронесся мимо меня по направлению к озеру. Я не поверил своим глазам – это был Аглай. Он уже не кричал, он просто встал на место выбывшего. Стоял спокойно, но я знал, что означает это спокойствие...
Аглай был в строю и двигался к жизни вечной, а я пока задержался в этой.
