На семейной консультации в реабилитационном центре сидят двое взрослых и девочка пятнадцати лет. Девочка руки скрестила, нога на ногу, смотрит исподлобья, кожа вокруг ногтей в болячках от обкусанных заусенцев. Страшно ей. Хотя она-то страха навидалась и похлеще от родных родителей-наркоманов, убитых у нее же на глазах соупотребителями. Страх девочка маскирует грубостью и безразличием. Пусть звать ее будут Маша. Маша из опекунской семьи. Стандартные особенности трудных подростков: прогулы, частые ссоры дома, выпивает в компаниях. Ничего пока криминального, но она же государственный ребенок, потому каждый ее шаг фиксируется. Она в семье не одна: их шесть детей. Все взяты под опеку. Родители с ней не справляются: «Все остальные нормальные дети, а Маша – с ней просто невозможно! Да она еще и младшим пример подает! Сил у нас на тебя нет!» Почти час родители снова и снова срываются на критику и обвинения, не смотря на замечания психолога. Маша психует, шлет всех по известному адресу и убегает в отделение. Родители, закатив глаза («Вот, вы посмотрите на нее!») продолжают жаловаться, представляя Машу просто необыкновенным монстром (жаль, нас не впечатлишь, мы-то Машу уже вполне оценили, у нас есть, с чем сравнить). Провокационный вопрос специалистов, чтобы как-то побудить опекунов вспомнить, зачем они Машу когда-то взяли: «А почему не откажетесь?». Если бы семья была родная, то на такой вопрос мы бы увидели недоуменный взгляд («Вы вообще в себе?») или, если случай совсем тяжелый (колется три года, мать бьет, из дома все вынес) – тихое: «Люблю его. Он мой сын, моя кровь. Я до последнего за него бороться буду». Но Маша не родная. Хоть в этой семье уже семь лет. Поэтому опекуны Маши доверительно снизив тон сообщают: «От государства у нас жилплощадь, которую выдали именно под воспитание шестерых детей. Пока было трое, ничего не полагалось, условия позволяли. А теперь вот дом дали, с участком. А если Машу вернуть, то могут дом забрать, не положен тогда будет такой большой. Шестерых надо или лучше даже побольше». А сил у Машиных родителей на ее выкрутасы больше нет. Поэтому они решили с Машей по-хорошему договориться: чтобы сама отказалась от них. А пока она у нас в реабилитационном центре полежит, они себе присмотрят другого шестого ребенка… Им дадут, у них хорошие показатели: остальные дети хорошо учатся, на секции ходят, дисциплинированные… Вот если б еще от нас выписку, что Маша совсем неадекватная, тогда точно и не удивятся в опеке.
Наблюдая за все набирающей обороты социальной пропагандой, ощущаешь, что наше государство явно наметило себе цель: покончить с детскими домами и разослать всех воспитанников по приемным семьям. Ролики по ТВ, билборды вдоль трасс, фестивали, плакаты на остановках, рекламные брошюры… Идея взятия ребенка в семью пропагандируется повсеместно. И, вроде бы, цель-то благая, да вот только бороться с социальным сиротством (когда дети стали сиротами при живых родных) через внешние рамки – это немного странно. Ведь проблема не в том, что детей не хотят брать, проблема в том, что дети почему-то оказываются в детских домах. И если рассортировать нынешних детдомовских, через пару лет снова появятся дети, выброшенные из семей, кстати, многие из них уже будут выброшены вторично – уже из семей приемных, но об этом чуть позже.
Вопрос нужно решать на уровне профилактики сиротства в принципе. Отказываются чаще всего несколько категорий: несовершеннолетние мамы под давлением семьи, да большое количество иммигранток из стран СНГ. Остальные категории женщин либо в состоянии самостоятельно ребенка вырастить (если связь с его отцом была случайной), либо делают аборт. Конечно, бывают и исключения, но все же в основе отказа от ребенка лежит проблема невозможности его вырастить. А если копать глубже, то в незнании/невозможности своевременно использовать контрацептивные средства. Если ты знаешь, что не готова к детям, так есть много известных способов это предотвратить.
Но это звено наше правительство, кажется, игнорирует. И если где-нибудь в Малави из-за высочайшего уровня ВИЧ-инфекций контрацептивы раздают бесплатно в любом сельском магазине, то в нашей стране стоимость упаковки презервативов сравнима со стоимостью нескольких банок алкогольных коктейлей. Неудивительно, что молодые «отцы» делают выбор в пользу последнего. На этом этапе никаких социально-экономических программ пока что не реализуют.
На следующем – в плане поддержки матерей, которые остались в трудном положении, есть несколько. Так называемые центры помощи молодым мамам. Действительно места хорошей поддержки, материальной, образовательной. Но многие ли о них знают? Видели ли вы рекламы на остановках, в метро или по телевидению? Слышали ли о телефонах доверия для девушек, задумывающихся об аборте?
Зато обороты рекламы по теме взятия ребенка из детского дома колоссальны. Вряд ли где-то еще в мире можно найти такое количество форм помещения ребенка в новую семью, как в России. У нас это и патронатные родители, и опека над ребенком, и попечительство, и так называемые деревни SOS, где на 7-9 детей одна приемная мама (папы приемным детям, видимо, не полагаются, не напасешься пап, в родных-то семьях не всегда имеются). Есть и различные формы госучреждений: социальные центры, приюты, интернаты.
Зачем людям, желающим взять чужого ребенка, так много вариантов по форме усыновления? Зачем этот выбор? А отличие по сути только в степени ответственности и… в размерах ВЫПЛАТ. То есть в далекие времена был только один вариант: усыновление. Семья хочет брать ребенка – семья берет ребенка, без пособий, денег льгот. Дальше они продолжают жить, как любая обычная семья со своим ребенком: сами содержат, обучают, терпят, спорят, решают, ругают. Родители несут полную ответственность за усыновленного ребенка. Но и права у них полные, вмешательство государства только согласно общему законодательству. Теперь же помимо классического (увы, все менее популярного в наши дни) способа, появились разнообразные варианты, как можно взять ребенка: ребенок выходного дня или летних каникул, ребенок на время (присмотреться), ребенок на довоспитание (берем в 16 лет и в 18 отпускаем), патронатная семья, опекуны и прочее.
Большинство этих форм сопровождается выплатами государства. То есть замечательную маркетинговую стратегию выработали где-то там, наверху: раз у нас не берут детей из детских домов, надо к ним в придачу давать какой-то бонус: единовременные выплаты, ежемесячные пособия, дополнительные льготы, а то и, может, жилплощадь, пусть хоть на время! Авось, и возьмут! Очень в духе рыночной экономики.
Стимул нашли, теперь надо придумать, как это получше обозвать, чтобы не совсем по-торговому смотрелось. А преподносят это вот так: опекунство – это тоже работа, тоже труд. Труд такой нужно оплачивать достойно, как труд работников детских домов. И вроде, если не вдумываться, то вполне ничего так объяснение, правда? А вдумываться-то не хочется, если тебя это не касается, если это происходит где-то в другом месте, с чужими детьми. А вот если вдуматься… про что это: «Моя работа – быть матерью, государство платит мне за это. Я выполняю свои функции матери и отчитываюсь перед государством». Это про любовь? Про тепло? Это вообще про чувства? Это правда про материнство и семью? Ведь плохую работу действительно всегда можно поменять…
В поисках официальной статистики возвратов приемных детей (которая увы, нигде не афишируется, дабы не пугать возможных будущих кандидатов в усыновители), можно наткнуться на статью Александра Шмелева на сайте pravmir.ru. Статья называется обнадеживающе: «Процент возврата усыновленных детей сильно преувеличен» (pravmir.ru/alexandr-shmelevprocent-vozvrata-usynovlennyx-detej-silno-preuvelichen). Открыла ее с надеждой на реальные цифры. Автор приводит доводы, что сенатор Петренко в своем докладе объявила неправильные, завышенные цифры по возврату усыновленных детей, а именно из 6,5 тысяч вернули 4,5. И вот интересно, Александр Шмелев делает вывод, что все не так плохо с усыновлением, цитирую: «Итак, реальное положение дел таково: на семейные формы устройства в 2012 году в семьи российских граждан было передано 58,8 тыс. детей. Из них 6,5 тыс. – на усыновление (эта цифра и попалась на глаза сенатору Петренко), 37,3 тыс. – на безвозмездную форму опеки (попечительства), 15 тыс. – на возмездную форму опеки (попечительства), в том числе 13 тыс. – в приемные семьи, 0,2 тыс. – на патронатное воспитание. Возвращено же в детские дома из числа ранее взятых оттуда сирот было, действительно, около 4500 детей. Но не только и не столько усыновленных, а в основном тех, кого брали под опеку или под патронаж. Т.е. процент возврата равен не 70% (4500 от 6500), как считают сенатор Петренко и блогеры-ретрансляторы, а в 10 раз меньше – примерно 7% (4500 от 58800). Причем, усыновленных среди них – единицы (точную статистику сейчас не могу найти, но знаю, что именно усыновленных и удочеренных возвращают крайне редко)».
Конечно, замечательно, что процент оказался не 70, а 7. Действительно, важен же низкий процент, а не реальные 4500 (вы произнесите эту цифру медленно вслух) детей, которых бросили дважды! Это цифра одного года! Четыре тысячи пятьсот детей… Многие ли из них после такого смогут прийти к нормальной (хотя бы очень средненькой, а не счастливой) жизни?
А вот в рамках моего вопроса о смысле такого разнообразия форм опеки, статья Шмелева дает вполне внятный ответ. Ведь он указывает на то, что усыновленных-то (имеется ввиду официальное классическое усыновление) редко возвращают (далее в статье автор упоминает, что это сложный волокитный процесс), возвращают 70% тех, кого взяли в рамках так называемой «возмездной» формы опеки. Мол, не страшно, этих возвращенцев еще ж не усыновили насовсем, их так, на время брали, посмотреть. Действительно, дети-то должны понимать разницу, что официально их еще не забирали из детского дома! Что тут сложного? Это был испытательный срок. И «родители» его не выдержали. Раз отношения возмездные, то и подход как в магазине: не подошло, извините, возвращаем.
У меня нет цели осуждать этих несостоявшихся родителей и восхвалять тех, кто любой ценой вырастит приемного ребенка в своей семье до восемнадцати. Увы, мы работаем с патологией, потому возможно многих позитивных исходов усыновления не видим. Не могу сказать, что классическое усыновление дает больше шансов на то, что от ребенка не откажутся. Увы, вариантов «спихнуть» такого ребенка не официально тоже очень много. Часто бывают у нас такие усыновленные, которых отправляют не только в реабилитационные центры на годовое пребывание, но и в школы-интернаты, школы-пансионы (иногда очень даже элитные и платные, и творческие и интеллектуальные). При желании и таких детей можно куда-то отправить, пусть и не обратно в детский дом. Об этом мне бы хотелось поговорить в другой статье.
Вопрос в том, что государство, размышляя и создавая проекты в сфере социальной, использует те же технологии, что и в бизнесе. Поставили цель – осуществим цель. Рекламой и финансами стимулировать на усыновление можно тех, кто раньше не рассматривал всерьез вариант взять чужого ребенка. Ведь те, кто действительно хотят воспитать ребенка, они и без рекламы реализуют свое желание.
Законодатели уравнивают детские судьбы с экономической судьбой российского туризма. Можно сагитировать любителя египетского «все включено» таки поехать отдыхать на наш юг. По-разному можно простимулировать: ценами, запретами, обещанным сервисом… Он может даже и поедет на русское Черное море. Правда ехать будет насторожено. Он раньше-то, пока санкций не было, и не задумывался, что на нашем море отдыхать можно. И смотреть он на все будет через призму сравнения. Но ведь есть шанс, что одному из десяти таких новоиспеченных туристов наш юг вдруг понравится! Да так понравится, что он приедет снова и снова, и вполне себе будет счастлив! Правда, остальные девять после такой поездки могут передумать… Но что нам до них! Они и сами справятся.
Вот только Черное море никак не пострадает от того, что кто-то в нем разочаровался и больше не приедет. А четыре тысячи пятьсот детей, к которым больше не приедут вернувшие обратно, разочарованные в них родители, вряд ли смогут с этим справиться. И их страдания, выливающиеся в асоциальное поведение, агрессию и наркотики, спишут на плохую генетику или влияние компьютерных игр.
Проводится ли анализ эффективности таких программ? Ведь 70% возврата – показатель полнейшего провала. Возможно, вкладывать нужно не в рекламу усыновления и пособия опекунам, а в более продуктивную работу школ приемных родителей, в психологическое курирование таких семей на протяжении всего пути, в формирование у взрослых реального, а не иллюзорного представления о том, что их ждет. Ведь детско-родительские отношения устроены несколько сложнее, чем экономическая модель спроса и предложения. Хочется, чтобы и подход к решению проблемы социального сиротства охватывал не только экономические факторы.
